Представители второго критического течения — миссионерского — возражали против методов крестоносного движения. Хотим ли мы обратить сарацин в христианскую веру? Но крестовый поход, — не лучшее средство. Миссионерская работа и мирная проповедь — вот что позволит достичь этой благой цели. В 1273 г. доминиканец из Акры, Гильом Триполийский, выступил в защиту миссионерства; он показал точки соприкосновения между исламом и христианством и был уверен, что обращение сарацин не за горами. Он враждебно относился к крестовому походу, критиковал св. Бернарда и порицал заморские экспедиции Людовика IX.[438]
Это миролюбивое и миссионерское течение развилось в среде нищенствующих орденов, францисканцев и доминиканцев. Правда, постулаты этого течения во многом не совпадали с реальными фактами: на Святой земле как раз христиане переходили в ислам, а не наоборот. Ислам — очень целостная религия, враждебная христианству; напрасно было ожидать обращения мусульман, их следовало побеждать во время крестовых походов. Вместо этого миссионеры повернулись к монголам, так как имелись основания надеяться, что их удастся привести в лоно христианской религии. Следовательно, в поступке Людовика IX, который отправился в крестовый поход против мусульман, но послал миссионеров к монголам, нет ничего противоречивого, и в целом не стоит излишне преувеличивать различия между крестоносцем и проповедником. Даже Раймунд Лул-лий, этот апостол миссионерства, признавал, что в некоторых случаях крестовый поход необходим.[439]
Наконец, дело дошло и до самого Господа. Тамплиер из Тира, рассказывая о взятии Дамьетты в 1249 г., считает, что крестоносцы могли бы захватить Каир, «если б на то была Божья воля. Но Бог отвернулся от христиан».[440] Провансальский трубадур Аусторк д'Орлак возлагал вину на духовенство и думал, что стоит принять ислам, «потому что Господь и Св Мария желают, чтобы мы были побеждены». Другой трубадур, Дасполь, упрекал Бога за то, что Он покровительствует сарацинам, потому что они одерживают вверх над христианами, и не ничего делает, чтобы обратить их в истинную веру.[441] В трагические 1260-е гг., когда султан Бейбарс добился самых впечатляющих успехов, тамплиер Рико Бономель составил «Скорбную песнь» (I`re dolors):
Гнев и горечь настолько переполнили мое сердце,
Что я едва не убил себя,
И не опустил крест, который взял
В честь того, кто был распят на кресте;
Ибо ни крест, ни вера не дают мне ни помощи, ни защиты
От вероломных турков, проклятых Богом;
Напротив, после того, что видишь, кажется,
Что Бог желает помочь им во вред нам.
Значит, безумен тот, кто ведет бой с турками,
Потому что Иисус Христос совсем не враждует с ними,
Ибо они победили и продолжают побеждать, что причиняет мне страдание, —
Франки и татары, армяне и персы.
И здесь они каждый день берут верх над нами,
Ибо спит Бог, который раньше взирал на нас.
А Магомет напряг все свои силы
И послал в бой Меликадефера [Бейбарса].
И, кажется, совсем не намерен отказаться от борьбы,
Наоборот, он поклялся и сказал совершенно открыто,
Что если сможет, то отныне не оставит в этой стране
Ни единого человека, верующего в Иисуса Христа;
Что, напротив, он превратит в мечети Церкви Святой Марии.
И поскольку Ее Сын, которого это должно было бы огорчать,
Желает этого и способствует этому, то это должно нравиться и нам.[442]
Советникам Филиппа Красивого, которые через сорок лет обвинили тамплиеров в отступничестве от Христа, не составило труда собрать несколько подобных высказываний, которые принадлежали далеко не только рыцарям ордена Храма.
Впрочем, эти глубинные критические замечания оставались уделом меньшинства. Отчасти это объяснялось противостоянием, отныне ставшим традиционным, между крестоносцами и «пуленами». Но речь идет скорее об отдельных поступках, чем собственно о креcтовом походе. Еще во второй половине XIII в. встречались крестоносцы, такие же наивные и «чистые», как участники Первого креcтового похода. В 1267 г. «Роберт де Кресек, знатный человек из Франции» и Оливье де Терм в сопровождении ста тридцати рыцарей отправились из Акры в направлении Монфора. На обратном пути они натолкнулись на мусульманские войска, преграждавшие им дорогу. Оливье полагал, что лучше дождаться ночи и вступить в город, пройдя через сады. Но «мессир Роберт ответил ему, что он прибыл из-за моря, чтобы умереть за Господа в Святой земле, и, уж во всяком случае, он приехал, чтобы сражаться».[443]
В то время как латинские государства Востока, которым из-за побед Бейбарса прищлось перейти к обороне, все чаще заключали с врагом перемирия, на Западе подозревали измену. Непонимание стало глубже, чем когда-либо. Однако в сознании большинства крестовый поход по-прежнему остался единственно возможным решением проблемы спасения Святых мест. Это доказывают ответы, данные в 1274 г. Григорию X, и многие проекты крестового похода, составленные впоследствии. Спор шел не «за или против крестового похода», а о том, «как одержать победу». Что поднимало проблему военных орденов.
Военные ордены под вопросом
Если бы возобладали миссионерские и миролюбивые настроения, то ордены, символизировавшие непрерывность крестового похода, очевидно, не имели бы больше причин для существования. Любая критика, очернявшая крестовый поход, неизбежно должна была затронуть и их. Однако они оказались мишенью для нападок, направленных лично против них, и в девяти случаях из десяти они оказывались под подозрением все вместе.
Их упрекали за спесь, высокомерие и заносчивость. То, что впоследствии превратилось в «имидж» ордена Храма, в XIII в. приписывалось всем военным орденам без различий. Само это обвинение было измышлено белым духовенством, у которого привилегии и независимость орденов вызывали зависть и возмущение. Естественно, недовольство подкреплялось и некоторыми неразумными поступками самих рыцарей-монахов на поле битвы (вспомним, например, решения Ридфора при Фонтен дю Крессон) и той напористостью, с которой тамплиеры и госпитальеры отстаивали свои права.
