«Горец, – подумал Чанов. – Легкие и гортань горца. И ведь не мерзнет на этом ветру». Сам Кузьма уже просто окоченел. Они постояли минут десять рядом с фельдмаршалом.
– Бичебо[35], – сказал отец Георгий, – мы запомним эту встречу. Навсегда. Но пора спускаться.
Через полчаса, когда они вернулись к машинам, сумерки сгустились и приобрели лиловый, чернильный оттенок. Только окно в домике горных стрелков светилось. Флажка на крыше было уже не разглядеть.
«Лендровер» священника стоял на площадке за ветром, скрытый скалой. Все четверо забрались в него В салоне было просторно, но холодно.
– Машина военного образца – ничего лишнего!.. – Священник хохотнул, и пар вырвался из-под усов. Видно было, что он в своей плотной шерстяной рясе тоже замерз до чертиков.
Дада повернулся, достал из рюкзака большой термос, хлеб, сыр, два помидора и огурец.
– Ооо! – сказал Вася.
– Зря радуешься, – проворчал Дада, – чая в термосе на донышке. Выпили, пока ждали вас с Кузьмой.
– Давайте перейдем в «Шевроле», там печку включим, – предложил Кузьма, у которого от холода сводило зубы и дрожь волнами прокатывалась по телу.
– Нет, – твердо сказал отец Георгий. – Ночевать там тесно, и ехать нельзя – в таком состоянии и ночью мы не далеко уедем. Мокрая дорога заледенела, спускаться с гор сложней, чем подниматься. Бог даст, заночуем где-нибудь.
Повисло молчание.
– Чего ждем! – рассердился батюшка. – Василий, у тебя абсент еще остался?
– Остался. – Блюхер потряс бутылку.
– Давид, достань стаканы.
Он разлил по пластиковым стаканчикам остатки абсента на троих, Блюхеру досталась почти пустая бутылка.
– Тебе хватит, – подмигнул священник.
Блюхер не расстроился, встряхнул бутылку и сказал тост:
– За счастливую встречу!
Компания выпила и закусила, чем Бог послал.
Запили глотком теплого и сладкого чая.
– Ну, я пошел молить о ночлеге, – сказал отец Георгий, перекрестился и вышел из «Лендровера».
Парни сидели тихо на заднем сиденье, прижавшись друг к другу.
– Помните Петра из крематория? – спросил Дада.
– Как не помнить, – пробормотал Блюхер, – Святой Петр…
Он засыпал.
– Не спи! – толкнул его локтем в бок Кузьма, – замерзнешь.
– Да что вы, господа, мне тепло…
– Вот-вот, – сказал Дада, – как раз так и засыпают навсегда… Ну и год выдался, скорее бы кончился…
– Еще неизвестно, что в новом году ждет, – пролепетал Вася и зевнул, да так сладко, что за ним и Кузьма, и Дада…
Посредине общего и могучего зевка, как уже бывало не единожды, и все-таки неожиданно, а главное вовремя, Чанов почувствовал трепыхание мобильника в нагрудном кармане. Кузьма на этот раз не испугался, но мгновенно очнулся, и ноги внезапно потеплели. От звонка очнулись и Вася с Дада. А Чанов не спешил брать трубку, он спокойно слушал и почему-то подумал, как будто расслышал: «Это не Соня. Это Паша…»
Действительно, звонил Павел Асланян.
Его голос звучал абсолютно рядом, радостно и утвердительно:
– Чанов! Можно я вам стихи прочту!
– Про красивого? – припомнил Кузьма стишок в подвале.
– Ну почему же? Новое! Только сейчас сочинил… У нас уже ночь… вы не спите?
– Чуть не уснули. Хорошо, что позвонил! Сейчас прочтешь, вот только «громкую связь» включу, здесь где-то есть кнопка… чтоб Блюхер и Дада тоже слышали…
Он нашел кнопочку «громкая связь», скомандовал Павлу: «Давай!», и в стылом «Лендровере» раздался голос Асланяна:
О, как в последние и синие,
Стремительные вечера
Нас всех заносит!.. Заносило,
Уже вчера!
Летим по стенке вертикальной,
И, набирая высоту,
Мы проникаем в мир зеркальный,
Нас втягивает в пустоту.
О, праздник в сердце у Зимы!
Как больно, радостно и звонко!
Нас вкручивает в точку тьмы
Пурги волшебная воронка!
Мы как во сне – как снег в окне,
Он валит валом, зря, задаром…
И прошлогодним станет снег
Вслед
за двенадцатым
ударом!
Нам странно слышать этот звон…
Звон у последнего порога…
Но входим мы,
Как вышли вон!
И белой скатертью – дорога.
Павел закончил. И услыхал благодарные аплодисменты в дальней дали, в «Лендровере», у черта на рогах. А Блюхер даже просто плакал.
Он отнял трубку у Чанова и заорал:
– Паша!.. О, знал бы ты!.. Знал бы ты, как это вовремя! Ты – гений! Мы любим тебя и ждем.
– Я купил билет, – ответил поэт. – Вылетаю вечером первого января, с пересадкой во Франкфурте-на-Майне. Прилечу второго числа в одиннадцать утра… кажется…
Кузьма отнял трубку у Васи.
– Паша, посмотри в билет и пошли мне СМС… Да мы сами тебе еще позвоним. Не волнуйся, встретим!
– Спасибо!.. – сказал Асланян, и связь прервалась.
В «Лендровере» замигала и погасла тусклая лампочка. Но сон и стужа отступили. Кузьма, Василий и Давид сидели в темноте молча, плечом к плечу, и каждый думал о своем…
Минут через десять вернулся отец Георгий, влезать в «Лендровер» не стал, сказал только:
– Собирайтесь, пошли!
И они пошли друг за другом сквозь снегопад – который не был уже таким испепеляюще-холодным, потому что ветер стих – к домику горных стрелков.
Там в маленькой и очень теплой комнате сидел худощавый офицер, он разговаривал по-немецки по рации, которая, подвывая и каркая, ему отвечала, как в старинных фильмах про войну:
– Яволь!.. Яволь, герр официрр…
Офицер улыбнулся вошедшим странникам и заговорил со священником по-английски. Пообещал, что через двадцать минут «за группой приедут».
Потом офицер позвал рядового и попросил его принести чай гостям. Гости, усевшись на скамье вдоль стенки, начали пить горячий чай из огромных эмалированных кружек, а офицер с отцом Георгием продолжили мирно беседовать по-немецки.
«Сколько же он языков знает? – думал Кузьма о священнике. – Церковно-славянский, грузинский, английский, французский, немецкий… Еще и древнегреческий, поди…» Сейчас ему снова захотелось спать, руки и ноги ныли, лицо горело…
