Его пожилая секретарша была занята полировкой своего стола. Согнувшись чуть ли не вдвое, со спреем в руке, она старательно орудовала тряпкой.
– Миссис Харгривс, вы не видели человека, который только что вышел?
Та взглянула на него:
– Нет, мистер Андервуд.
– А кто-нибудь входил?
– Нет. Я бы вам доложила. Как вы знаете.
– А выходил? И никого не видели, кто бы выходил?
– Я все время держу дверь на запоре, мистер Андервуд. Что вы тоже прекрасно знаете.
– В самом деле, миссис Харгривс. В самом деле.
– Что-нибудь случилось, мистер Андервуд?
Он погладил подбородок и, не ответив, резко развернулся и поспешил наверх в свой кабинет. Когда он вошел, Тара все так же сидела на своем месте у окна. Хотя успела поднять песочные часы и сейчас крепко держала, вызывающе зажав их между бедрами.
Андервуд встал над ней, уперев руки в боки и тяжело дыша. Она спокойно встретила его взгляд. Он достал сигареты, прикурил и глубоко затянулся, внимательно разглядывая ее.
– Вы применили ко мне контргипноз, – наконец проговорил он.
– Что за глупость, мистер Андервуд.
– Я знаю, вы это сделали.
Тара встала:
– Мне пора идти.
Она с тихим стуком поставила песочные часы на стол и, повернувшись к психиатру, протянула руку, чтобы попрощаться. Андервуд взглянул на ее руку так, словно в ней могла быть гадюка, бритва или какая-нибудь ведьминская штучка. Наконец вынул сигарету изо рта, загасил ее в пепельнице и пожал девушке руку, с осторожностью глядя на нее.
– Не так-то это просто, да?
Андервуд, не отпуская ее руку, сказал:
– Я бы хотел провести еще несколько сеансов. Бесплатно.
Тара покачала головой:
– У меня нет на это времени. Но спасибо за предложение.
Он отпустил ее руку. Она все-таки изменилась. Когда ему представили ее в первый раз, он подумал, что перед ним ребенок. Но теперь он видел зрелую женщину, мудрую той мудростью, о которой он мог только догадываться.
– Между прочим, мистер Андервуд. Насчет гистрионного расстройства личности. Им в такой же мере не нравится, что их называют фейри, как мне не нравится, что меня называют гистрионом, актеркой. Или еще как в том же роде. Кстати, – сказала Тара, – вам привет от миссис Ларвуд.
Андервуд покачал головой. Это имя ничего ему не говорило.
– Да ладно, не берите в голову. Прощайте.
– Прощайте, Тара.
Он смотрел, как она идет по кабинету, выскальзывает в дверь. Потом, закурив новую сигарету, стоял столбом, пока не докурил ее до фильтра. Раздавив окурок в пепельнице, поднял песочные часы и посмотрел на страницы своих записок. Еще раз внимательно оглядел помещение, будто продолжая сомневаться, не прячется ли кто за креслом, занавесями, под его столом.
Поставил часы обратно на стол и вернулся вниз к миссис Харгривс.
– Я так понимаю, что у мисс Мартин это был последний сеанс? – спросила та.
– Совершенно верно, миссис Харгривс. Скажите, была ли у нас когда-нибудь пациентка по имени миссис Ларвуд?
– Если только совсем давно, но, думаю, была. Да.
– Не могли бы вы поискать в архиве папку с ее историей болезни?
– Могу поискать. На сегодня мы закончили, мистер Андервуд?
Андервуд вздохнул:
– Знаете, что я вам скажу? Я, пожалуй, готов закончить вообще навсегда. Сегодня я буквальным образом заснул перед своей пациенткой.
– Что ж, – сказала миссис Харгривс, – если закончите, это будет вовремя. Посмотрим, смогу ли я найти для вас ту папку.
42
От колокольни, от белых домов,
От этих скудных лугов и пашен
Я к фейри ушла, к народу холмов,
Я не вернусь в селение наше.
Может, девочка взойдет на крыльцо,
К тебе постучится, матушка, в дверь,
Платьице как у меня, кудри, лицо,
Но это буду не я, ты ей не верь.
Лорд Дансени[54]
Женевьева приготовила для семьи ланч: нежгучий чили с салатом и огромный каравай теплого, только что из духовки, хлеба. Джози помогала накрывать на стол и уронила нож на кафельный пол.
– Ой! – расстроилась Джози.
– Ничего страшного – говорят, это к гостю.
Джози стало любопытно:
– Кто говорит?
– Просто так говорится. Если уронишь нож, то придет мужчина, если вилку – женщина.
– Кто говорит?
– Люди.
– Какие люди?
– Многие.
– Это правда?
Женевьева выпятила нижнюю губу:
– Поторапливайся, копуша. Заканчивай накрывать на стол.
В кухню вошел Джек:
– Умираю с голода.
Отломил большой кусок от каравая.
– Прекрати! – закричала Джози. – Мы ждем гостя.
– Какого еще гостя? – спросил Джек у матери.
– Ты вымоешь наконец руки? Сколько раз я должна тебе повторять? Мой руки перед едой.
– Я помыл.
– Врешь! Небось выпускал кишки крысам. – (Джек только собрался возразить, как раздался звонок в дверь.) – Господи, кого там черт принес?
– Это гость! – закричала Джози.
– Какой гость? – заинтересовался Джек.
– Не давай ей открывать дверь, – сказала Женевьева Джеку.
– Почему?
– Пойди и открой сам! – заорала Женевьева.
Слишком часто это бывал коммивояжер в костюме, или уличный торговец в балахоне с капюшоном, или «свидетели Иеговы» в черном серже. Она закончила раскладывать столовые приборы, вполуха прислушиваясь к голосам у двери. Через мгновение подняла голову и увидела на пороге кухни Ричи, в футболке и джинсах.
– Ричи! Мы как раз садимся есть, – обрадовалась она, с размаху ставя на стол кастрюлю с чили. – Будешь с нами?
Ричи ничего не ответил. Женевьева снова посмотрела на него. Тот выглядел больным: его трясло, лицо было серое, глаза покраснели, в сузившихся крохотных, как пульки, зрачках чернело смятение.
– Что с тобой, Ричи?
Он помотал головой.
Джози влетела в кухню, протиснулась к нему и взяла его за руку.
– А мы знали, что ты придешь, – сказала она.
Питер был в мастерской, раскладывал подковы и гвозди по размерам. Флуоресцентная лампа у него над головой мигала, готовясь погаснуть, поскольку стартер сел. Всякий раз, как он убеждался, что жизнь проигрывает сражение энтропии, что лампы, подковы и гвозди нарушают строгий порядок, стоит лишь отвернуться, он также убеждался, что юмор и незлобивость – единственное спасение в таких случаях. Очевидно, что на все случаи жизни юмора и хорошего настроения ему не хватало.
