Внешние звуки отдаляются. Внешние звуки слабеют. С каждым разом, как вы опускаете веки, все трудней держать глаза открытыми.
Песок уносит туда, где хочется быть, да? Все правильно. Можно отправиться туда. Можно освободиться от того трудного времени. Оно не нужно, можно освободиться от него. Как хорошо чувствовать, что оно уходит, правда? Конечно правда. Интересно, насколько глубоко можно сейчас погрузиться в транс.
Интересно, насколько глубоко. Интересно. Интересно, что произойдет, когда освободишься от того тяжелого времени. Интересно. Интересно, что произойдет.
Тара сидела с закрытыми глазами, подавшись головой вперед. Дыхание ослаблено. Руки тяжело свисают по бокам.
– Интересно, что произойдет, когда освободишься от того тяжелого времени. Интересно.
Тара слегка двинула головой и пошевелила губами. Невнятно произнесла:
– Может, он придет?
– Кто придет? – спросил Андервуд. – Кто может прийти?
Тара облизнула губы, словно они пересохли.
– Может, – опять невнятно произнесла она, очень медленно, – он придет.
«Не торопи ее, – придержал себя Андервуд. – Отступи».
– Не знаю, полностью ли вы расслабились, – мягко проговорил Андервуд. – Проверим, можем ли мы пойти дальше. Дальше.
– Да. Дальше.
– Тогда пойдем дальше.
– Дальше.
– Тогда пойдем дальше.
– Дальше.
– Тогда пойдем дальше.
Затем произошло нечто неожиданное. Андервуд почувствовал, что у него самого слипаются глаза. Он с усилием открыл их и посмотрел на осевшую фигуру Тары, уже не уверенный, сколько раз повторил последнюю фразу. В голове был туман, и ему еще слышались собственные слова, возвращающиеся к нему эхом, медленно вздымающейся волной – протяжные и тягучие; и это ощущение сопровождалось темнотой, смутной тенью, накрывшей кабинет. Веки его снова опустились. Он отчаянно боролся с их неимоверной тяжестью.
Наконец он открыл глаза, но только чтобы увидеть, как Тара сидит, выпрямившись в кресле, ее прекрасные огромные карие глаза широко раскрыты и внимательно смотрят на него. Смотрят не мигая, голова настороженно поднята, словно она не уверена в некоем результате. Он чувствовал, что сознание вновь мутится, и ничего не мог с собой поделать. Он был беспомощен, не способен сопротивляться, словно гипноз обернулся против него самого. Сознание погружалось во тьму, или будто бы смутные волны прилива накатывали на него, как на песок ночного берега. Невозможно тяжелая голова упала на грудь, и под пристальным взглядом Тары он мог думать лишь о том, как невероятно прекрасны ее ореховые глаза; и в их влажном уголке блестело радужное отражение песочных часов. Он погружался во тьму и не мог остановиться. Веки сомкнулись, и он перестал сопротивляться.
Андервуд очнулся и приоткрыл глаза; неизвестно, как долго он спал. Но Тары в кресле рядом с ним не было. На ее месте сидел мужчина и не отрываясь смотрел на него. Андервуд инстинктивно повернул голову, чтобы бросить взгляд на песочные часы. Песочная струйка еще продолжала течь.
С огромным усилием Андервуд повернул голову обратно и воззрился на фигуру в кресле. Человек теперь был хмур. У него было дочерна загорелое обветренное лицо, которое нуждалось в бритве, грива волос спускалась до плеч и где-то среди кудрей блестела серьга. На нем были белая рубаха без воротничка и черный жилет; мешковатые черные штаны собраны под коленями и заправлены в сапоги для верховой езды. От него исходил запах угрозы, мужского пота и оружейного металла.
Андервуда охватил первобытный страх. По спине пробежал холодок.
Человек подался к нему, скрипнув кожей кресла.
– Я уже пытался сказать вам, – произнес он тихо, но сердито. Голос его словно застревал в горле и не совпадал с движением чувственных губ. – Но вы не слышали.
Андервуд сделал усилие, чтобы встать, преодолевая невероятную тяжесть в теле.
– Где Тара?
Но человек опередил его и вскочил на ноги.
– Я уже пытался вам сказать, – повторил он и вытянул левую руку, указательный и средний палец широко раздвинулись.
Андервуд поднял руку, чтобы защититься, но слишком медленно: незнакомец коснулся выставленными пальцами век психиатра. Андервуд почувствовал удар, электрический разряд; он рухнул в кресло, и все вокруг погрузилось во мрак.
Через несколько мгновений сознание вернулось к нему. Теперь страшный незнакомец стоял над ним, подняв тяжелые песочные часы и готовый опустить их на голову Андервуда. Но он стоял неподвижно, застыв живой картиной угрозы. Воздух дымился, пахло озоном, и свет трепетал, как при ночной грозе.
Андервуд хотел было опереться о кресло, чтобы вскочить, но у него не было сил пошевелиться. Затем раздался треск, будто разодранного холста, и образ перед ним рассыпался на тысячи крохотных дрожащих радужных точек, словно потревоженных жучков в луче света. Сверкающий рой быстро собрался в новый образ, и теперь перед ним стояла Тара, которая, подняв руку, стискивала запястье незнакомца. Ни он ни она не оглядывались на Андервуда. Вперившись друг в друга взглядом, они словно пребывали в другом мире, равнодушные к присутствию психиатра. Опять раздался ужасный треск, и эта картина рассыпалась, и воздух вновь заполнили сверкающие жучки, которые мгновение спустя собрались в очередной образ. Теперь картина была совершенно иная: Тара обхватила лицо незнакомца белыми изящными ладонями и о чем-то умоляла. Человек плакал. Слезы казались голубыми в свете полярного сияния. Песочные часы, уже не оружие, катались по полу.
Картина рассыпалась и собралась в последний раз, представляя Тару, склонившуюся над Андервудом, раздвинутыми указательным и средним пальцем она нежно опустила ему веки.
Андервуд пришел в себя во второй раз. Тара сидела в соседнем кресле, пристально глядя на него грозными и немигающими карими глазами. Он оглянулся на песочные часы. На подоконнике, куда он их поставил, их не было. Он опустил глаза: о, вот они, валяются целехонькие на полу, откатившись по ковру на середину кабинета.
Психиатр с трудом поднялся, как человек, внезапно освобожденный от оков. Посмотрел вокруг, посмотрел позади себя. Опасный незнакомец бесследно исчез.
– Кого-то ищете? – поинтересовалась Тара.
– Где он?
Тара с прищуром посмотрела на него. С долгим, надменным, упорным прищуром.
Андервуд шагнул к своему письменному столу и заглянул за него, словно незнакомец мог прятаться там. Снова посмотрел на Тару. На песочные часы. Разложил на столе бумаги. Это были его записи о Таре. Некоторые профессиональные психологические термины были подчеркнуты или обведены в кружок старинной ручкой из письменного прибора на столе. Одна страница яростно исчеркана.
Андервуд подошел к двери и рывком распахнул ее. Посмотрел на лестничную площадку, в конец коридора. Затем, бросив Тару в кабинете, закрыл дверь и поспешил вниз по лестнице.
