— Привет! — сказала Джулия, не поднимая глаз.
Она работала, склонившись над старым кухонным столом, который пылился здесь годами. Работа, по ее словам, шла здесь лучше, чем до того в Лондоне. Когда было решено, что она останется, Роберт отвез ее в Лондон, чтобы она забрала свои вещи.
Опустившись в старое кресло, Нина снова принялась рассматривать картину с падающим человеком. Он был похож на Христа. Не так давно они с Робертом пошли на прогулку в парк — покормить уток, как много лет назад, когда Роберт был маленьким. Роберт был у Веры единственным ребенком. У него самого детей не было, зато каждое Рождество на каминной полке в его квартире скапливались поздравительные открытки от детей, которым он помог — он был педиатром.
Когда они подошли к пруду, Роберт открыл пластиковый пакет и побросал хлебные корки в воду. А потом ни с того ни с сего спросил Нину, верит ли она в Бога. И когда она ответила, что не верит, заметил:
— Однако ты веришь в ангелов.
— Я видела ангела. Но я уже старуха и за всю свою жизнь ни разу не видела Бога.
Роберт задумчиво глядел перед собой.
— Как врач я знаю, что Бога нет — по крайней мере, такого Бога, который бы воздействовал на каждого человека лично, определял, кому сколько страдать. Здесь правит случай, удача.
Случай… Удача. Нина отвела взгляд от портрета Христа и посмотрела на внучку.
— Я подумала, что ты — Руби, — сказала она. — В то, первое, утро.
Джулия, конечно, уже знала это, но внучка все еще оставалась для Нины незнакомкой.
— Да. Могу себе представить, как ты была потрясена.
— Гарри сказал, что она была скрипачкой. А его мать — пианисткой. Его родители держали музыкальный магазин.
— Папа играл на фортепиано, когда учился в школе. Сама я никогда не слышала его игру, но мама говорила, что он играл ей пару раз, когда они только поженились, и она была поражена его мастерством. Не знаю, почему он бросил музыку. У меня-то совсем нет музыкальных способностей, а вот Пол играл на гитаре.
Говоря, Джулия не переставала работать — ее тело покачивалось, пальцы скользили над бумагой, залитой синевой. Забывшись, она улыбалась про себя, погруженная в мир форм и цвета.
— Папа с мамой часто ходили на концерты. Папа обычно говорил, что это мама предложила, но мама признавалась мне, что ее музыка интересовала постольку-поскольку, а вот кто действительно забывал во время концерта обо всем на свете, так это папа. Однажды он взял нас с Полом на концерт классической музыки; мне было лет девять-десять, и я изнывала от скуки. Но когда я взглянула на папу, то увидела, что с ним творится что-то странное. Я никогда не видела у него такого выражения лица. Он изменился до неузнаваемости.
Внезапно на лицо Джулии набежала тень, она откинула назад волосы, как-то сразу осунувшись. Нина подумала, что внучка слишком быстро утомляется. Может, она мало ест? Как часто пишут в газетах, многие современные женщины недоедают. Но что-то в усталости Джулии, в том, как она вуалью упала ей на лицо, казалось знакомым, и Нина поймала себя на том, что пытается припомнить, где она уже видела, как на лицо женщины падает вуаль и у нее тяжелеют веки.
А Джулия торопливо продолжала:
— Папа считал, что Пол должен стать на военный учет, что уклоняться от призыва недостойно гражданина и патриота. Те, кому исполнялось двадцать, должны были зарегистрироваться, но отнюдь не всех двадцатилетних отправляли во Вьетнам — новобранцев отбирали по дате рождения методом лотереи. Как подумаешь об этом теперь — все это кажется странным до абсурда. Анна всю жизнь твердила папе, что его отец геройски погиб на войне, и вот, когда началась Вторая мировая и папу посадили на канцелярскую должность… Думаю, его мучило чувство, что он оказался недостоин своего отца. И вот теперь я знаю правду о Ричарде. Какая ирония судьбы…
Волосы опять упали Джулии на лицо, и она отошла от стола в островок света.
— Пол мог бы эмигрировать, — понеслась она дальше, как будто подхлестывая себя. — Он мог бы уехать в Англию. Папа оправдывал войну во Вьетнаме, а Пол считал ее несправедливой. Тогда я не понимала, что между ними происходит, но я и до сих пор не могу понять, почему все так получилось. Они поругались, и папа порвал британский паспорт Пола. Но ведь Пол мог выписать другой… Почему он этого не сделал? Может быть, доводы папы переубедили его? Или же… — Джулия вдруг охрипла. — Знаешь, иногда мне невольно приходит в голову мысль, что Пол остался назло папе, что он погиб ради того, чтобы доказать свою правоту…
Нина и Джулия готовили обед. Опершись на кухонный стол, Джулия держала старую, коричневую фотографию своего деда. «Гарри О’Коннор», — мысленно произнесла она, а затем: «Джулия О’Коннор». Ее даже дрожь пробрала. Просто в голове не укладывается: она могла быть другим человеком, незнакомкой по имени Джулия О’Коннор. Интересно, что скажет Лайам, когда узнает, что она нашла свою семью. И правда, нужно написать ему. Или даже позвонить.
Она поднесла фотографию к свету. У Нины не было ничего, кроме этого снимка, чтобы напомнить себе, как выглядел ее любимый. Поистине страшно делается, когда подумаешь, как стираются из памяти лица дорогих тебе людей. Бывали моменты, когда Джулия уже не могла вспомнить лицо Пола. К счастью, у нее сохранилось множество снимков. Вот Пол с гордой улыбкой держит ее, совсем маленькую, на коленях; а вот она, уже постарше, качается, с разметавшимися рыжими косичками, у него на руках. Картинки из счастливого времени… не то что последние фотографии, на которых Пол, в военной форме, с обритой головой, был сам на себя не похож. На последнем присланном им снимке, размытом «полароиде», он стоял в армейских шортах перед дорожным указателем, гласившим: «САЙГОН, 15 КМ». Снизу кто-то приписал: «Преисподняя, 10 км». Пол выглядел старше своих лет, на лице его застыло жесткое, напряженное выражение.
Джулия закрыла глаза. Пол был так молод — он ни в чем не виноват. Может быть, и никто ни в чем не виноват.
Она положила фотографию Гарри на стол и взяла другую, на которой были запечатлены пожилая женщина в элегантном костюме, пара средних лет и мальчик-подросток. Они стояли, улыбаясь, на залитом солнцем приморском бульваре Брайтона. В мальчике Джулия узнала Роберта.
— Это Катина дочь Ирина, приезжавшая к нам в гости из Мексики, — пояснила Нина. — С Робертом, Джимми и Верой. Джимми умер через несколько недель от инфаркта. Это было как гром среди ясного неба, и Вера ужасно страдала. Они так любили друг друга.
Джулия посмотрела на эту женщину — свою бабушку. Что еще рассказать ей?
— Помню, как-то раз я разругалась с папой и ляпнула что-то маме. Так вот, она была просто вне себя — за всю жизнь она лишь несколько раз так разозлилась. Она не повышала голос и ничего такого, а просто сказала очень спокойно: «Твой отец всегда был мне прекрасным мужем. Он никогда мне не изменял». Верность значила для мамы очень много, потому что ее собственный отец был бабником. Она всегда говорила, что дома он был очень ласковым и разговорчивым, но на него ни в чем нельзя было положиться, и ее матери часто приходилось брать на дом стирку, чтобы прокормить их. Он по месяцам пропадал где-то с другими женщинами, и мама со своей сестрой Молли всегда подозревали, что у них есть единокровные братья и сестры. В конце концов он сгинул навсегда, и они так и не узнали, что с ним случилось. После всего, что мама вытерпела от отца, папа стал для нее воплощением мечты.
