Lifer еще держали строй.
— The main thing is: do not despond. Our life is settled, we have learnt to solve the most difficult problems. If you let me, I'll ask our standard questions. So, who is condemned for a murder of more than 5 people?[37]
Строй стоял неподвижно.
— I request for an answer.[38]
Из задней шеренги протолкнулся вперед огромный негр.
— Give me the keys, you motherfucker. My name is Sewing Dude. My number is 163.[39]
— We'll give out the keys in order, starting from the first number.[40]
— You go fuck yourself, since now you won't be able to solve problems because such problem's sprung up that you can't solve, and the problem is me and those who are with me. If you wanna live, you'll suck me off every day and say 'thank you'. Because if you, Mr. Sewing Dude, won't I'll sew your johnson to your tongue and thrust the keys, you're not giving to me, into your ass.[41]
Вперед протолкнулись еще около 50 негров. Sewing Dude приказал, и они пошли к брезенту, на котором Асланбек и Аржанов разложили ключи.
Lifer освободили себя организованно и быстро. Они вооружились камнями и своими же цепями. Sewing Dude выстроил их стенкой и повел на нас.
Я понял, секунда, другая, и я опять буду убивать и меня будут убивать.
Но и секунды не прошло, a Sewing Dude уже убил Моряка, а потом Сашу Краснодеревщика. И Сипа убил этого Хуя Бычьего Заштопанного, и мы не узнали, почему он так себя назвал, может быть, на сленге это еще что-нибудь значило, но я не знаю американского сленга.
Мы дрались, убивали, но врагов было слишком много.
Мы отошли к 1-му бараку, попытались там закрыться, но lifer подожгли барак.
Колонисты выпрыгивали из окон, убегали, lifer гнались за теми, кто убегал, и добивали.
А на берег с катеров высаживались US-рексы. И прицельно бил пулемет.
У бараков, на берегу, у складского навеса, у валунов — повсюду лежали трупы.
US-рексы рассредоточились. Они искали живых, докладывали по рации, обнаружено движение или нет, и открывали огонь.
Меня пырнули ножом в живот, но неглубоко. Я перевязал рану и пошел к речке, к гроту.
Там уже прятались Толя Слесарь и Аржанов. Потом подошел Сипа.
28
Аржанов не спит, дежурит, смотрит на море. Голова его перевязана порванным бельем, на виске выступила кровь. Наподобие зонтика он держит над собой рваный дюралевый лист — из тех, что мы не взяли, когда разбирали самолет. Зонтик нужен, чтобы не засек спутник. Мы почему-то решили, что нас выслеживает спутник и от его лучей можно отгородиться. Наверное, так оно и есть.
Аржанов будит Толю Слесаря. У него сломана рука, и он держит ее на перевязи. Сипе тоже голову пробили, кровь еще течет у него, никак не остановить, и червей он перестал выплевывать, думаю, это плохой признак.
Ну а меня в живот пырнули, я уже говорил. Думал, неглубоко, оказалось, средне.
Мы не спим больше суток. Потому что мороз. Я вообще не понимаю, почему мы до сих пор не умерли. Хотя бы кто-нибудь один должен был умереть. Но все живы, даже Сипа.
— Николай, не спать!
Он не отвечает, и я нажимаю пальцем на его рану.
— Чего ты, Иван Георгиевич?
— Пора. Спецназ ушел.
— А корабли?
— Нет.
— Больше нельзя ждать, умрем.
— А я б еще здесь пожил. Спокойно так было. Если б костер можно было жечь, да еды побольше и антибиотиков каких-нибудь подлечиться…
— Ты всегда убежать хотел. Давай пробовать.
— Иван Георгиевич, я все думаю, смех такой. Зря я Махову воды принес перед смертью.
— Почему зря? Сделал доброе дело.
— Теперь я в ад не попаду. Какой-нибудь бес припомнит, что я доброе дело сделал, и отправят меня на 3-й Участок.
Я последнюю фразу не слышал, ушел вперед, чтобы другие не задерживались.
Возле галечного кургана появилось несколько новых могильных холмов.
Мы проходим мимо обгорелых развалин 1-го барака. Можно не прикрываться дюралем, головешек вокруг много, горячие еще. Но мы продолжаем держать свои зонтики, лучше перестраховаться.
Ангар уцелел.
А наша мечта «СССР-Н-275»?
Мы открываем ворота. И видим самолет.
Мы заходим в ангар, отбрасываем зонтики.
Я подхожу к самолету, стучу по баку.
— Топливо слили? — спрашивает Аржанов, а мог бы и не спрашивать.
Я заглядываю в кабину.
— И проводку оборвали, приборы не работают.
Толя Слесарь:
— Фюзеляж прострелили.
Аржанов идет в мастерскую и вытаскивает из-под станка спрятанную там канистру.
Мы находим еду, греемся на пожарище и работаем еще сутки — ремонтируем самолет и готовим взлетную полосу, от ангара до моря убираем крупные камни.
От волнения и предчувствия развязки время становится дискретным, теряет слитность. И я тороплю время, я больше не боюсь его испугать, пусть останавливается.
Ревет мотор. Я вывожу самолет на полосу. Сипа залезает в кабину стрелка, Аржанов садится на место штурмана, а Толя Слесарь уходит в салон.
Мы не кричим от радости, еще рано.
Самолет медленно сползает к морю и замирает у самой береговой кромки, потому что заглох мотор.
Мы не плачем и матом не ругаем нашу мечту, еще рано.
— Садитесь, вторая попытка.
И вдруг Сипа:
