Я потянулся через кровать, чтобы поцеловать Анастасию. Она отвернулась.
— Посмотри, — сказала она, — вот врач. Скажи ему, что я готова вернуться домой.
Этого человека я, возможно, уже видел в больнице, но ни разу с ним и словом не перемолвился.
— Миссис Стикли? — осведомился он, скрипя по-стариковски.
— Объясни ему, что со мной все в порядке, Джонатон. Скажи ему: после всего, что я написала, после моего награжденного романа, мне просто какое-то время нечего было сказать.
— Думаю, доктор захочет, чтобы ты сама ему все объяснила, — сказал я. Врач подошел к кровати. Водрузил очки для чтения на кончик длинного носа, чтобы лучше нас разглядеть. — По-моему, вам стоит побеседовать.
vi
Потом был консилиум, на который Анастасию не допустили. Меня не приглашали. Врачи вместе с Саймоном решили, что назавтра он заберет жену домой.
Но он, естественно, был слишком занят. Поэтому он отправил в Пало-Альто меня. Я поехал. Забрал жену Саймона на машине моей подруги.
— Куда теперь? — спросил я, пока мы ехали с холма прочь от клиники. Она не ответила, и я остановился на обочине.
— Хочешь увидеть, где все началось? — спросила она. — Давай я покажу тебе, где стала плохой.
Мы оставили машину и пошли пешком. Она взяла меня за руку.
— В кампусе Лиланда так сразу и не разберешься, — сказала она. — Я никогда и не слышала о том месте, куда сейчас тебя веду, пока не нашла его на старой университетской карте. Грот Велланова. Никто не знает, в честь кого он назван и почему. — Мы дошли до окраины кампуса, где окрестности становились лесистее, а тропинки замыкались сами на себя. — После пожара о нем узнало больше людей. В газетах были фотографии. Больше полугода прошло. Хочу посмотреть, растут ли снова кусты. Все вышло из-под контроля, Джонатон. Я имею в виду, это невозможно было остановить. — Она столько пережила, что любые ее слова можно было понимать как метафору — и в то же время как реальные факты. Я сказал ей об этом, пока она расстегивала сандалии. Она отдала их мне. — Моя жизнь литературнее обычной? — спросила она.
— Ты уже знаешь ответ.
— Скажи мне.
— Твоя жизнь заставляет краснеть от стыда мои романы.
— У тебя никогда не было интриги.
— У тебя никогда не было прозы.
— И что теперь?
— Покажи мне свой грот.
Она за руку свела меня с исчезающей тропинки. Протащила сквозь заросли деревьев к опаленному солнцем выходу — ни тени той черной ночи.
— Что здесь случилось? — спросил я. Она закурила. — Ты сказала, тут был пожар?
— Разве я могла быть хорошей, Джонатон? Как бы ты сам поступил? — Она высвободилась. — Представь, что ты влюблен. Представь, что ты любишь какую-то женщину, не твою милую Мишель. Допустим, это взаимно, но чем больше вы видитесь, тем чаще она хочет от тебя того, что за гранью твоих возможностей.
— Дружбы?
— Настоящего литературного таланта. Но, предположим, у тебя есть способ смошенничать. Ты бы смошенничал?
— Да.
— Даже если бы это означало навсегда потерять ту жизнь, к которой ты привык?
— Да.
— Но представь, что больно не только тебе. Представь, что и другие пострадают.
— Представляю. Ответ тот же.
— Тогда ты понимаешь.
— Иди сюда.
— Это было неизбежно, что я так дурно себя вела. В ночь, когда я сожгла рукопись, я просто сделала то, что было неотвратимо.
— Ты опубликовала рукопись.
— Оригинал.
— Ты дала мне его увидеть.
— Только последнюю страницу. Я не смогла ее уничтожить.
— Почему?
— Хотела помнить правду, что бы ни случилось. Хотела помнить себя до лжи и знала — чтобы быть убедительной, чтобы убедиться, мне потребуется серьезное доказательство.
— Ты говоришь в прошедшем времени.
— В клинике я решила забыть. Пришла к выводу, что только так можно.
— Только так можно?
— Только так можно любить Саймона. Неправдоподобно, я признаю. С амнезией романов не пишут.
— Стэси, ты сожгла рукопись?
— Там, где ты стоишь.
— Такое не забывается.
— Я думала, ты уже знаешь, поэтому и призналась.
— Сейчас я знаю все.
— И что теперь?
— Пигмалиону нужна новая книга.
— Кому?
— Твоему мужу.
— Да.
— Тебе нужна твоя жизнь с Саймоном.
— Да.
— А мне нужно…
Она поцеловала меня прямо в губы. Грубый и гибкий, словно кошачий, ее язык обволакивал и терся. Кисловатый привкус, подсоленный дымом ее дыхания, достиг моего носа. Она лизала и смеялась.
Я прикусил ее шею, упиваясь никотиновым потом. Она укусила в ответ, сильнее. Стукнула меня. Я впился в яремную вену.
Вот так все и случилось. Мы поимели друг друга в гроте Велланова. Раздели друг друга догола. Она кормила меня своей грудью. Я проталкивал член глубоко ей в глотку. Она поставила меня на колени. Я ее повалил. Раздвинув ноги, она вцепилась в меня. Я погрузился в нее, вышел. Я целовал ее соски, ее губы. Она потянула меня за ухо.
— Трахни меня, — сказала она. — Пожалуйста.
Куда деваться? Захват плеч. Толчки бедер. Боже милостивый, эта новизна. Два тела. Так хочется всего, все доступно. Ни покровов. Ни времени. Ни. Времени. Да. И все же. Так. Так-так.
Она открыла глаза мне навстречу.
— Мы…
— Да.
— Мы не…
— Да?
Она притянула меня к себе.
— О, Джонатон. Ты ничего не знаешь.
Я вез ее домой. Мы не разговаривали. Мы отнесли ее сумки наверх, собирались распаковать.
— Помоги мне, — сказала она. — Пожалуйста.
Я прошел за ней в гардероб Саймона. Всю конструкцию он посвятил платьям, которые подбирал для ее изящной анорексичной фигуры, но не оставил места для той одежды, которую она обычно носила. И она просто вытряхнула всю кучу шмотья на пол. Босиком, согнувшись пополам, она опустошала чемоданы. Что мне было делать? Я пошел в масть: слившись с хаосом, стянул брюки, задрал ее платье и вошел в нее сзади.
— А, — сказала она.
— Мм?
— Хм.
У нас были все возможности. Я вошел глубже, руки сжимали тугую плоть ягодиц. Она наклонилась вперед. Опустившись на четвереньки, зажала меня в угол. Мы имели друг друга под рядами вешалок с пустыми костюмами Саймона. Она замерла.
