В голове бурлил водоворот мыслей. Впервые я осознала, какая тьма царила в душе Ребекки; она вызывала куда более сильную жалость, чем я предполагала, и в то же время внушала еще больший страх. Я вновь слышала голос Дональда Харгривза, спокойный и убедительный, временами то саркастический, то убийственно серьезный. Этот голос снова и снова убеждал меня в том, что Ребекка — вовсе не умильно-трогательная жертва, которую я мысленно готова была утешать, и что причиненные ей психологические травмы сделали ее смертельно опасной.
И все же я никогда еще не испытывала к ней столь глубокой симпатии. Я представила себе ее жизнь отражением моей собственной, картина получилась собранной из фрагментов и в то же время кристально четкой. Старое, с облупленной амальгамой зеркало показывало мне меня под самыми немыслимыми углами. Страх того, что люди узнают о моем писательстве; неколебимое убеждение, что эта правда обо мне откроет чужим людям самые интимные секреты моей жизни, позволит проникнуть в мое прошлое и в самые сокровенные тайны, которые я отчаянно скрывала ото всех. Глядя в воображаемое зеркало, я видела, как мой страх превращается в панический ужас Ребекки, оберегавшей тайну своего удочерения, — ведь раскрытие этой тайны лишило бы ее любви всех вокруг, превратило бы в отщепенку. Страх проник в ее сознание гораздо глубже, чем в мое. Ничего удивительного, ведь свой страх я создала сама, а Ребекке его умело внушал искушенный в таких делах человек. О паранойе Рита Фишер знала не понаслышке и была экспертом по части сокрытия тайн. Никто не должен был узнать ни о ее психическом заболевании, ни о пьянстве, ни о замужестве, которое было в полном смысле слова фиктивным…
Я размышляла о бурной — слишком бурной, чтобы быть искренней — любви Ребекки к приемным родителям, о внезапной вспышке гнева в комнате отдыха «Саутфилд Юнит», о том, как упорно девочка твердила, что она родная дочка Фишеров, а газеты все врут. Должно быть, тайну своего нового имени она хранит с тем же упорством. Ею наверняка владеет страстное желание внушить всему свету, что она именно такая, какой выглядит внешне: тогда — любимой дочерью, сейчас — добропорядочной гражданкой. Она так мечтала поверить в иллюзию, что, скорее всего, и поверила. Никогда, даже случайным словом не выдаст она своего прошлого, будет хранить тайну, как хранила и в школе — до того момента, когда совершила ошибку, доверившись подруге. Порочной, алчной, обреченной Эленор Корбетт…
Хотя Эленор была не единственной жертвой. Рита Фишер покончила с собой через два дня после вынесения приговора. После всего, что я узнала о ней, я была больше чем уверена, что причина самоубийства — не любовь к приемной дочери и даже не муки совести. Я представила себе, как может сказаться людская неприязнь, а точнее, ненависть на неуверенном в себе человеке с нестабильной психикой, чье счастье зиждилось лишь на мнимом почитании простых людей. Попытка поджога фабрики Денниса, должно быть, спровоцировала сотни мелких инцидентов. Я вспомнила вспышку гнева Эйлин Корбетт в зале суда, описанную в книге «Жажда убивать». Что должна была чувствовать в тот момент Рита?.. Но даже представив себе в полной мере ее страх и унижение, я не могла найти в душе ни единой капли сочувствия к ней. Она принесла Ребекку в жертву своей неврастении. Именно она создала тех монстров, которым суждено жить в сознании девочки всю ее жизнь.
Да и Деннис тоже принял участие, хотя и пассивное, в этом злодействе: ведь он фактически дал согласие на удочерение и последующее разрушение психики девочки. Его не волновало ничего, кроме показной респектабельности и успехов в бизнесе. Я не могла связать этот образ с тем человеком, который регулярно навещал Ребекку в колонии и засыпал ее там дорогими подарками. Возможно, им двигало желание загладить вину перед девочкой… но представить себе подобные чувства в его холодном и вечно угрюмом сознании я, как ни старалась, не могла. Этот единственный до сих пор не выясненный аспект жизни Ребекки терзал меня сотнями вопросов, и полной ясности не будет до тех пор, пока я не найду на них ответы.
Выйдя в Борнмуте из поезда, я направилась прямо к многоэтажной парковке, где оставила машину. Стоило мне выехать из бетонной прохлады парковки, как салон наполнился теплым золотом вечернего света. Часы на приборной панели показывали половину седьмого, и я облегченно вздохнула, поняв, что буду дома как минимум за час до приезда Карла. Поборов волнение, ставшее в последнее время привычным, я поняла, что правильно поступила, уехав в Лондон тайком, не предупредив мужа, — добытые сегодня сведения стоили любого риска.
Миновав центр города, я свернула в сторону Плаумэн-лейн и начала подъем на холм. После напряженного дня обстановка вокруг умиротворяла: трава шелестела под легким ветерком, не смолкал ни на мгновение птичий хор. Царившее вокруг безмятежное спокойствие уняли мое волнение, я почувствовала, что мрачные тайны Ребекки остались далеко, а то, о чем говорил Дональд Харгривз, происходило где-то в другом мире.
По мере того как машина взбиралась на холм, розово-голубая полоска неба становилась все шире.
Через долю секунды, перевалив через гребень холма, я начну спуск… Глянув вперед, я задохнулась, будто меня пырнули ножом в сердце. Возле нашего дома стояли два полицейских автомобиля; синий свет проблесковых маячков слабо, но тревожно выделялся на вечернем фоне. «Что-то случилось с Лиз», — было моей первой пугающей мыслью, но, подъехав ближе, я увидела Лиз беседующей с полицейским на пороге нашей двери, распахнутой настежь. Затем я увидела неровные зубчатые края разбитых стекол в окнах первого этажа, увидела занавески гостиной, трепыхавшиеся под порывами ветра.
— Боже мой! — Захлопнув дверцу машины, я бросилась к ним. — Что случилось?
— Ох, Анна, я буквально вне себя, — первой ответила Лиз. Ее лицо, на котором смешались сочувствие и ужас, было мертвенно-бледным. — Час назад я вернулась домой с работы и увидела, что кто-то забрался к вам в дом, — взломщики, конечно, уже скрылись, но я немедленно вызвала полицию. Ваша входная дверь была нараспашку.
Ничего не соображая, я машинально повернулась, чтобы посмотреть на дверь. Большая вставка из рифленого стекла тоже была разбита, а осколки по краям, в отличие от окон, вынуты — по всей вероятности, для того, чтобы рука вора могла дотянуться до замка.
— Господи, — простонала я, — я не закрыла дверь на замок, просто защелкнула на собачку.
— Не стоит винить себя, миссис Хауэлл. — Полисмен, молодой и светловолосый, должно быть, узнал мое имя от Лиз. — Дело не в замке. Мало-мальски умелый домушник без труда проник бы в ваш дом и через окно. При отсутствии охранной сигнализации для воров это легче легкого, особенно если соседки не было целый день.
— Нам и в голову не пришло установить сигнализацию… здесь такое тихое место. — Я не узнавала собственный голос, безжизненный и тягучий. И вдруг вздрогнула от мысли, которая должна была бы прийти первой: — Что украли?
— Боюсь, на этот вопрос ответить мы пока не можем. По крайней мере до того, как вы войдете внутрь. В настоящее время двое наших сотрудников проверяют наличие отпечатков пальцев. Если вы пришли в себя, прошу вас осмотреть дом и сообщить, что пропало…
