– Право, не знаю, Салли, – говорит дядя, вроде как быоправдываясь, – а не то я бы тебе сказал. Перед завтраком я сидел и читал«Деяния апостолов», главу семнадцатую, и, должно быть, нечаянно положил вкарман ложку вместо Евангелия… наверно, так, потому что Евангелия у меня вкармане нет. Сейчас пойду посмотрю: если Евангелие там лежит, значит, я положилего не в карман, а на стол и взял ложку, а после того…
– Ради бога, замолчи! Дайте мне покой! Убирайтесь отсюдавсе, все до единого, и не подходите ко мне, пока я не успокоюсь!
Я бы ее услышал, даже если бы она шептала про себя, а некричала так, и встал бы и послушался, даже если бы лежал мертвый. Когда мыпроходили через гостиную, старик взял свою шляпу, и гвоздь упал на пол; тогдаон просто подобрал его, положил на каминную полку и вышел – и даже ничего несказал. Том все это видел, вспомнил про ложку и сказал:
– Нет, с ним никаких вещей посылать нельзя, он не надежен. –Потом прибавил: – А все-таки он нам здорово помог с этой ложкой, сам того незная, и мы ему тоже поможем – и опять-таки он знать не будет: давай заткнем этикрысиные норы!
Внизу, в погребе, оказалась пропасть крысиных нор, и мывозились целый час, зато уж все заделали «как следует, прочно и аккуратно.Потом слышим на лестнице шаги – мы скорей потушили свечку и спрятались; смотрим– идет наш старик со свечкой в одной руке и с целой охапкой всякой всячины вдругой, и такой рассеянный – тычется, как во сне. Сначала сунулся к одной норе,потом к другой – все по очереди обошел. Потом задумался и стоял, должно быть,минут пять, обирая сало со свечки; потом повернулся и побрел к лестнице,еле-еле, будто сонный, а сам говорит: „Хоть убей, не помню, когда я это сделал!Вот надо было бы сказать ей, что зря она из-за крыс меня ругала. Ну да ужладно, пускай! Все равно никакого толку не выйдет“, – и стал подниматься полестнице, а сам бормочет что-то. А за ним и мы ушли. Очень хороший был старик!Он и сейчас такой!
Том очень беспокоился, как же нам быть с ложкой, сказал, чтобез ложки нам никак нельзя, и стал думать. Сообразил все как следует, а потомсказал мне, что делать. Вот мы все и вертелись около корзины с ложками, пока неувидели, что тетя Салли идет; тогда Том стал пересчитывать ложки и класть ихрядом с корзинкой; я спрятал одну в рукав, а Том и говорит:
– Знаете, тетя Салли, а все-таки ложек только девять.
Она говорит:
– Ступай играть и не приставай ко мне! Мне лучше знать, ясама их считала.
– Я тоже два раза пересчитал, тетя, и все-таки получаетсядевять.
Она, видно, из себя выходит, но, конечно, стала считать, дав всякий на ее месте стал бы.
– Бог знает, что такое! И правда, всего девять! – говоритона. – А, да пропади они совсем, придется считать еще раз!
Я подсунул ей ту ложку, что была у меня в рукаве, онаПересчитала и говорит:
– Вот еще напасть – опять их десять!
А сама и сердится, и не знает, что делать. А Том говорит:
– Нет, тетя, не может быть, чтобы было десять.
– Что ж ты, болван, не видел, как я считала?
– Видел, да только…
– Ну ладно, я еще раз сочту.
Я опять стянул одну, и опять получилось девять, как и в тотраз. Ну, она прямо рвала и метала, даже вся дрожит – до того взбеленилась. Асама все считает и считает и уж до того запуталась, что корзину стала считатьвместе с ложками, и оттого три раза у нее получилось правильно, а другие трираза – неправильно. Тут она как схватит корзинку и шварк ее в угол – кошку чутьне убила; потом велела нам убираться и не мешать ей, а если мы до обеда еще разпопадемся ей на глаза, она нас выдерет. Мы взяли эту лишнюю ложку да и сунулией в карман, пока она нас отчитывала, и Джим получил ложку вместе с гвоздем,все как следует, еще до обеда. Мы остались очень довольны и Том сказал, что длятакого дела стоило потрудиться, потому что ей теперь этих ложек ни за что несосчитать, хоть убей, – все будет сбиваться; и правильно сочтет, да себе неповерит; а еще денька три посчитает – у нее и совсем голова кругом пойдет,тогда она бросит считать эти ложки да еще пристукнет на месте всякого, ктотолько попросит их сосчитать.
Вечером мы опять повесили ту простыню на веревку и укралидругую, у тети Салли из шкафа, и два дня подряд только тем и занимались: топовесим, то опять, стащим, пока она не сбилась со счета и не сказала, что ейнаплевать, сколько у нее простынь, – не губить же из-за них свою душу! Считатьона больше ни за что на свете не станет, лучше умрет.
Так что насчет рубашки, простыни, ложки и свечей нам нечегобыло беспокоиться – обошлось: тут и теленок помог, и крысы, и путаница в счете;ну а с подсвечником тоже как-нибудь дело обойдется, это не важно.
Зато с пирогом была возня: мы с ним просто замучились. Мыего месили в лесу и пекли там же; в конце концов все сделали, и довольноприлично, но не в один день; мы извели три полных таза муки, пока егосостряпали, обожгли себе все руки» и глаза разъело дымом; нам, понимаете ли,нужна была одна только корка, а она никак не держалась, все проваливалась. Но вконце концов мы все-таки придумали, как надо сделать: положить в пирог лестницуда так и запечь вместе. Вот на другую ночь мы уселись вместе с Джимом, порваливсю простыню на узенькие полоски и свили их вместе, и еще до рассветаполучилась у нас замечательная веревка, хоть человека на ней вешай. Мывообразили, будто делали ее девять месяцев.
