Пепе Альваресом за границу на его баркасе. А оттуда в Новый свет. Там таким, как вы, раздолье.
— А гарантии? — сомневался Пиноккио.
— Кроме моего честного слова ничего предложить не могу, — развёл руками синьор Александр.
— Ладно. Что вас интересует?
— Всё, — оживился Бернарди. — Нас интересует всё. Как дон Базилио связан с мэром? Сколько он платит прокурору, сколько начальнику полиции? Какие у него отношения с шахтовладельцами? Какие проценты получают банкиры с контрабанды водки? С кем связан Барера из высокопоставленных чиновников таможни? Также нас интересует профсоюзы шахтёров и докеров. Расскажите всё, что вы знаете о владельцах шахт и о банкирах. И всё с мельчайшими подробностями. Кстати, а какие банки отмывают деньги с контрабанды водки, кто их учредитель?
— Этого я не знаю, — начал Буратино, — вопросы с банками курирует Валлоне. Единственное, что я знаю наверняка про банки, так это то, что один из учредителей трёх наших банков, синьор Банно, зять нашего мэра. В этих банках с подачи Валлоне для меня открыли кредитную линию в пятьсот цехинов.
— О! — произнёс синьор Александр и записал что-то в своём блокноте. — Давайте дальше. И помните, нас интересует всё, что касается местной региональной элиты, включая и интимные наклонности.
Буратино достал из кармана папиросы, закурил и начал думать. Он взвесил все «за» и «против», после чего продолжил свой рассказ. И разговор вышел очень долгим, так как синьор Александр был человек необыкновенно любопытный. По каждому эпизоду он производил подробный разбор и всё, что узнавал, записывал в книжечку. Потом читал эти записи и начинал задавать вопросы. А вопросы задавать он был мастер. Но Буратино уже начал рассказывать и рассказывал всё, что знал. В нём жило только одно желание — побыстрее отсюда убраться. Единственное, о чём он не говорил, так это о своём участии во всех этих делах. В общем, дела, которые касались его самого и его банды, он не разглашал. Он не рассказывал, как и кто убивал Рыжего, как и кто застрелил Туза. Но всё, что касалось сильных людей города Портано, наш герой изложил без утайки и без намёка на чувство вины. Он рассказал о доне, о Барере, о Валлоне, надеясь, что никогда с ними не встретится. Также он рассказал всё о полицейских чинах и даже о своём приятеле Стакани. Буратино понимал, что дороги назад у него уже нет, и мысленно попрощался с Рафаэллой, и с друзьями, и с заводиком, и со всем другим, что у него было. Пиноккио надеялся вырваться отсюда, но судьба распорядилась иначе.
— Ну что ж, — удовлетворённо произнёс синьор Бернарди в конце разговора, — мы неплохо поработали. О! за окном-то уже светает, — он взглянул на часы. — А время как летит, когда беседуешь с интересным человеком. Парилья, одень-ка на него, брат, наручники.
— А это ещё зачем? — насторожился Пиноккио.
— Не волнуйтесь, Джеппетто, через полчаса будете дома, — потягиваясь, произнёс Бернарди.
И Буратино дал одеть на себя наручники. В душе он вдруг стал сильно сомневаться в честности человека в золотом пенсне. И как в воду глядел.
— Парилья, одел? Молодец. А теперь мы продолжим разговор, — улыбнулся синьор Александр. — Я вынужден вас огорчить, Джеппетто, но отпустить вас я не имею никакого права. Понимаете ли, присягу давал… Так что…
— Но вы же… — возмутился Пиноккио.
— Знаю-знаю, — закивал головой следователь. — Я вам обещал, дал слово и так далее. Да только с такими, как вы, нужно обращаться так же, как вы обращаетесь со всеми остальными.
— Я всё понял, — сухо сказал Буратино. — Ну что ж, вы оказались хитрее меня.
— Вас будут судить, — удовлетворённо произнёс Бернарди, — и, скорее всего, вынесут смертный приговор, об этом я позабочусь.
— Мне плевать, — ответил Пиноккио.
— Похвальное самообладание. Но я вам могу предложить жизнь и специальную тюрьму, где до вас не доберутся ваши дружки, и смешной срок, лет пять, не более.
— Это сделка? — спросил Буратино, ухмыляясь.
— Да.
— Я с вами уже одну сделку заключил. Достаточно, как говорится, одной таблетки. Можете мне больше ничего не предлагать.
— И всё-таки я предложу, — не отступал Бернарди. — Вы выступаете свидетелем на процессе о коррупции, и всё, что я вам обещал, будет исполнено согласно закону. Если не верите, вот вам следственно- процессуальный кодекс. Смотрим статью сто сорок. Пункт пятый гласит: «За серьёзную помощь, оказанную следственным органам, подсудимый имеет значительное послабление наказания и отбывание его не на каторге, а в тюрьме для специальных заключённых». Вот, читайте, — синьор Александр протянул Пиноккио книгу.
— Идите в зад, — ответил ему Пиноккио.
— Напрасно, напрасно вы так.
— Я не буду ни подписывать протокол допроса, ни выступать в суде. И вообще, отведите меня в камеру, я хочу спать.
— Вот как, — сказал Бернарди и почесал подбородок. — Тогда, с вашего позволения, я зачитаю ещё один пунктик из того же следственно- процессуального кодекса: «Для большей эффективности следственной работы следователям по особо важным делам разрешается и рекомендуется использование звукозаписывающей аппаратуры и фотографии. А судам рекомендуется принимать звуковые носители и фотокарточки как улики, невзирая на протесты обвиняемых». Вы поняли.
— Нет, я хочу спать, — сказал Буратино.
— Парилья, доставай, — скомандовал Бернарди, вылезая из-за стола.
Парилья, в свою очередь, залез под стол и вскоре появился обратно со странным агрегатом. Он поставил агрегат перед Пиноккио и отошёл.
— Вы знаете, что это? — улыбаясь, спросил синьор Александр.
— Нет, — пожал плечами Пиноккио. — Похоже на граммофон.
— Действительно, — кивнул следователь, — но граммофон только воспроизводит звук с носителя. А этот аппарат его ещё и записывает. Вы уж не взыщите, но мы весь наш разговор записали. И теперь, даже если вы не захотите с нами сотрудничать, мы используем на суде запись без вашего разрешения. Ну? Что скажете?
— Скажу: не нукайте, не запрягли, — сказал Пиноккио, обдумывая сложившуюся ситуацию. Он понимал, что его личное участие в убийствах ещё нужно доказать, а наличие пистолета ещё ни о чём не говорит. Но совсем по-другому обстоит дело с налётом на порт и всей кофейной историей. Если эти ребята схватят Фальконе, то эта тварь, конечно, всех сдаст. Но больше чем на пять лет эта история не тянет. А вот производство и торговля подакцизными товарами без разрешения — это уже не пять лет, а все десять. Но всё это блекло перед этим страшным звукозаписывающим аппаратом, что стоит на столе. — «Как я мог так ступорылить?», — укорял себя Пиноккио, понимая, что этой записи люди ему не простят. — А можно воспроизвести запись? — попросил он.
— Конечно, — опять улыбнулся Бернарди и произвёл какую-то манипуляцию с агрегатом.
Сначала Пиноккио показалось, что это не его голос
