точно хотѣли сказать: «откуда это такая бабеночка явилась?! Очень мы этому рады». Зинаида Алексѣевна даже остановилась передъ магазиномъ, гдѣ выставлены раскрашенныя фотографическія карточки разныхъ знаменитостей. Головки актрисъ, нѣвицъ, танцовщицъ и дамъ полусвѣта смотрѣли на нее всѣ такія обнаженныя и пестрыя, съ улыбающимися лицами, въ чувственныхъ или кокетливо-жантильныхъ позахъ.
«Вотъ кому хорошо и весело живется, — думала Зинаида Алексѣевна: — стоитъ только быть красивой или просто умѣть ловко гримасничать и махнуть рукой на условную мораль и вся Европа будетъ глазѣть на твои фотографическія карточки…»
А бѣлая шляпка, тѣмъ временемъ, повернула ужь назадъ и присоединилась къ маленькой женской фигуркѣ въ коричневомъ пальтецѣ, съ пукомъ рыжихъ взбитыхъ волосъ на затылкѣ. Зинаида Алексѣевна, двигаясь медленно, слѣдила за нею глазами. Въ Пассажѣ предметъ ея наблюденій держалъ себя бойчѣе другихъ своихъ товарокъ: то-и-дѣло поворачивался въ сторону мужчинъ и заговаривалъ съ ними походя. Нѣкоторые останавливались, брали ее за руку или кидали ей нѣсколько словъ; но никто не присталъ вплотную; а она уже сдѣлала три конца по Пассажу.
Зинаида Алексѣевна замѣчала, что и другія женщины съ такимъ-же успѣхомъ ходятъ взадъ и впередъ. Иныя двигались, какъ куклы, или усиленно болтали между собою, какъ-бы не обращая никакого вниманія на мужчинъ, но, дойдя до конца, обертывались и пускали вопросительный взглядъ въ толпу желаетъ или нѣтъ кто-нибудь идти за ними. Этотъ маневръ нѣкоторыя прикрывали довольно искусно, дѣлая видъ, что имъ рѣшительно все равно и что раньше онѣ не уйдутъ изъ Пассажа, пока не нагуляются всласть. Во всѣ эти тонкости Зинаида Алексѣевна проникла очень скоро. Ей было и смѣшно и жалко видѣть, какъ столько женщинъ, молодыхъ, здоровыхъ на видъ, нѣкоторыя даже съ неглупыми лицами исполняли такую глупую комедію, точно воображая, что кто-нибудь не понимаетъ, чего имъ надобно.
У одной изъ лѣстницъ, ведущихъ въ верхнюю галлерею, Зинаида Алексеѣвна умышленно пріостановилась: она замѣтила, что бѣлая шляпка тоже направляется къ этой лѣстницѣ, вмѣстѣ съ своей подругой.
Она выслушала ихъ разговоръ.
— Сонька, — говорила подруга — что-жь твой топографъ?
— Шутъ его дери! Вотъ третій разъ надуваетъ.
— И мой Карлушка что-то носу не кажетъ.
— Пойдемъ наверхъ.
— Вотъ еще: ничего тамъ не выходишь.
— Пойдемъ. Разъ обернемъ, да и въ Палермо.
— Ты съ кѣмъ-же?
— Да ужь какой ни на есть замухрышка выищется.
И онѣ стали подниматься наверхъ. Зинаида Алексѣевна пошла къ тому концу, который выходитъ на Итальянскую.
«Какая жизнь! — выговорила она про себя, но почувствовала, что ей не жаль этихъ женщинъ. — Неужели это называется разгуломъ? Кромѣ томительнѣйшей скуки, я ничего не вижу. Еслибъ еще всѣ эти Соньки хоть по-своему грубо, да веселились, а то и того нѣтъ; видно, что имъ Пассажъ опостылѣлъ донельзя.»
«Что это за Палермо, про которое онѣ говорили?» вдругъ спросила она себя, спускаясь по ступенямъ плохо освѣщенной лѣстницы сѣней.
И ей точно захотѣлось побывать въ такомъ Палермо, испытать ощущенія женщины, которая ускоренными шагами поднимется по задней лѣстницѣ трактирныхъ нумеровъ, слыша за собою шаги какого-нибудь Миши, или Карлуши, или топографа, или юнкера, или гостинодворца йодъ хмѣлькомъ. Вотъ онъ зоветъ коррпдорнаго и спра-ши ваетъ номеръ. Замокъ щелкнулъ, она входитъ въ комнату съ однимъ окномъ. За перегородкой кровать съ грязнымъ бѣльемъ, въ комнатѣ зеленый клеенчатый диванъ и облѣзлый, весь испачканный столъ. Она какъ-будто видитъ и корридорнаго, и перегородку, и кровать, и зеленый диванъ, ощущаетъ удушливый запахъ комнаты и замѣчаетъ, какъ отпотѣли окна и какъ въ углахъ стоятъ пятна отъ сырости.
«А, можетъ быть, это гораздо заниматильнѣе?» спросила она, остановившись на крыльцѣ. Взглядъ ея упалъ на освѣщенныя окна сосѣдняго дома. Она прочла «Гостиница Палермо» и улыбнулась злобной усмѣшкой…
— Мадмуазель, — послышался позади хриплый, басистый голосъ — вы въ нерѣшительности…
Зинаида Алексѣевна быстро обернулась. Къ ней наклонился бокомъ тотъ самый усастый господинъ въ поношенномъ военномъ пальто, который поглядѣлъ на нее въ Писсажѣ такимъ взглядомъ, что она стѣснилась и начала разсматривать фотографическія карточки.
Опа промолчала и только пристально поглядѣла на него.
— Вы въ нерѣшительности, — повторилъ усастый господинъ и избоченился. — Позвольте предложить вамъ чего-нибудь прохладительнаго..
— Теперь-то? — спросила опа и разсмѣялась.
Угощеніе господина показалось ей ужасно смѣшнымъ.
— Не угодно-ли вотъ въ Баварію, лучшаго пива…
— Я пива не хочу, — продолжала она все въ томъ-же тонѣ, а сама думала: «что это я дѣлаю! Отвѣчаю на такія пошлости! Вѣдь онъ меня богъ-знаетъ за кого принимаетъ!»
— Такъ не угодно-ли порцію чаю съ лимономъ, или портеру, или лимонадъ-газесу? Вы не безпокойтесь. Мы все это можемъ. Мадмуазель, я благородный офицеръ.
Струя воздуха пахнула на щеку Зинаиды Алексѣевны: отъ офицера шелъ спиртной запахъ. Она испугалась, скорыми шагами спустилась съ лѣстницы и взяла налѣво, по направленію къ Михайловской улицѣ.
— Мадмуазель, — слышалось ей подъ самымъ ухомъ, и спиртной запахъ обдавалъ ее: — вы напрасно такъ спѣ-сивитесь. Шампанскаго я вамъ не поставлю, а портеру лучшаго могу. Я вамъ впередъ говорю. По этой части я благороднѣйшій человѣкъ… Вамъ не угодно-ли въ гостиницу Палермо?
Зинаида Алексѣевна уже совсѣмъ перетрусила и прибавила еще шагу.
— Да не бѣгите такъ, — гудѣлъ сзади нея голосъ: — это ни съ чѣмъ несообразно, позвольте мнѣ вамъ доложить… Вѣдь вотъ поіідете-же на Невскій мерзнуть и съ одной ножки на другую перепрыгивать; такъ тамъ какіе-же кавалеры: со Щукина двора да юнкеришки; они съ васъ-же на угощенье сдерутъ, ужь вы на этотъ счетъ будьте благонадежны…
— Оставьте меняі — почти крикнула Зинаида Алексѣевна, рѣзко обернувшись и тотчасъ-же, чуть не бѣгомъ, обогнула уголъ Михайловской улицы.
— Ха, ха, ха! — разразился господинъ въ усахъ. — Скажите, пожалуйста. Пардоне, мадмуазель, что осмѣлился…
Но она уже не слыхала и переходила улпцу. На противоположномъ тротуарѣ она остановилась и не безъ любопытства поглядѣла на темнѣющуюся фигуру «благороднаго* офицера. Онъ махнулъ очень смѣшно рукой, а потомъ поплелся опять къ Пассажу. Зинаидѣ Алексѣевнѣ сдѣлалось досадно на самое себя:
«Зачѣмъ я такъ глупо обошлась съ нимъ? — спросила она себя. — Вѣдь я ему дала говорить и даже вступила въ разговоръ. Ну, и слѣдовало кончить въ шутливомъ тонѣ…»
Но красныя, прыщеватыя щеки офицера и его пахучій ротъ представились ея воображенію и она сдѣлалась тотчасъ-же серьезною…
Говоръ молодыхъ женскихъ голосовъ вывелъ ее изъ задумчивости. По тротуару бѣжали, кутаясь въ старенькіе платки, двѣ дѣвочки лѣтъ йодъ пятнадцать, въ косичкахъ, съ непокрытыми головами.
«Вотъ кто стремится жить» — мелькнуло въ головѣ. Зинаиды Алексѣевны, и она пошла за ними слѣдомъ.
— Ишь ты какая теплая, — пищала дѣвочка пониже ростомъ — чай, уговоръ былъ — поровну дѣлить.
— Да вѣдь я тебѣ отдала.
— Врешь.
— Вотъ-те Христосъ. Какъ уговоръ былъ, такъ
