ДЕЛЬЦЫ
ТОМ I
«Rien nest plus capable de nous faire entrer dans la connaissance de la misere des hommes que de considérer la cause veritable de lagitation perpétuelle dans laquelle ils passent toute leur vie» [1].
Blaise Pascal.
КНИГА ПЕРВАЯ
I.
По набережной Васильевскаго Острова шла дѣвочка. Она подходила со стороны Дворцоваго моста къ Румянцевскому скверу. Былъ часъ третій. Петербургская весна только-что стала помягче.
Всѣ, кто встрѣчался съ дѣвочкой, бросали на нее вопросительные взгляды. Если взять отдѣльно, въ ней не было ничего особенно страннаго; новся совокупность выказывала что-то нездѣшнее, какую-то чуждую своеобразность. Ей было на видъ лѣтъ тринадцать. Лицо имѣло какъ-бы английский типъ. Ему придавала не совсѣмъ красивую, но типичную черту приподнятая верхняя губа, изъ-подъ которой виднѣлись два зуба, сильно подавшіеся впередъ, широкіе и широко разставленные. Эта верхняя губа дѣлала безпрестанныя движенія сверху внизъ, что-то прикрывая. И, не смотря на такія гримасы, лицо улыбалось и смотрѣло очень миловидно. Въ довольно большихъ, почти синихъ глазахъ сидѣло выраженіе не совсѣмъ дѣтской серьезности. Глаза, не покидая этого выраженія, бойко оглядывали все, что имъ представлялось на пути. На высокій лобъ падали, совершенно какъ у англійскихъ дѣвушекъ, двѣ широкія пряди бѣлокурыхъ волосъ. Поверхъ волосъ была надвинута низенькая шляпка, изъ лакированной кожи, изъ-подъ которой, сзади, спускались двѣ косы. Дѣвочка часто ими встряхивала. На ней была надѣта короткая мохнатая кофточка. За плечами, на ремняхъ, сидѣлъ кожаный портфельчикъ, въ видѣ ранца. Вотъ онъ-то, кажется, больше и вызывалъ недоумѣвающіе взгляды прохожихъ. Пестрое платьеце открывало довольно крупныя ноги въ высокихъ ботинкахъ на толстыхъ подошвахъ. Дѣвочка шагала такъ, какъ русскія дѣти не ходятъ.
Поровнявшись съ угломъ сквера, она перешла на другую сторону и, войдя въ воротца, оглянула направо и налѣво. Въ садикѣ около памятника, нѣсколько дѣтей играли на площадкѣ, еще не совсѣмъ просохшей отъ снѣга. Дѣвочка присѣла на скамейку, вынула изъ кармана булку и стала ѣсть, весело поглядывая и слегка прищуриваясь. Она сидѣла такъ, жуя и потряхивая правой ногой, минутъ пять, потомъ, покончивъ съ булкой, стала разглядывать надпись на монументѣ.
— Лизокъ! — окликнули ее съ боку.
Она быстро оглянулась и вскочила со скамейки. Ей протягивалъ руку и глядѣлъ на нее, широко улыбаясь, высокій, коренастый мужчина съ очень крупными чертами лица, въ темномъ пальто и коричневой пуховой шляпѣ.
Лизокъ схватила его большую полумохнатую руку обѣими руками и подпрыгнула, точно хотѣла достать головой до его лица.
— Федъ Миччъ! — заговорила она низкимъ голосомъ, съ сильною картавостью и смѣшаннымъ иностраннымъ акцентомъ: — я думала, вы не придетъ. Хотить ѣсть? У меня еще булка.
Ея говоръ пріятно ласкалъ ухо. Она глотала концы словъ и пные звуки произносила какъ-бы по-англійски, а другіе съ французскою мягкостью.
— Давайте, давайте булку, раздѣлимте по-братски, да садитесь-ка, и я сяду: страшно измаялся сегодня.
Тотъ, кого Лизокъ назвала Ѳедоромъ Дмитріевичемъ, говорилъ пріятнымъ басомъ. Его нѣсколько хмурое лицо все больше и больше прояснялось. Онъ положилъ подлѣ себя на скамейку свертокъ, вынувъ его изъ кармана пальто, а правою рукой взялъ отъ дѣвочки кусокъ булки.
— Да не зазорно-ли будетъ, — сказалъ онъ усмѣхнувшись: — такъ, при публикѣ, жевать?
— Вы боитесь? — спросила дѣвочка. — Ахъ, какой вы…
Она искала слова.
— Ну, какой? — откликнулся Ѳедоръ Дмитріевичъ.
— Плохой, — выговорила дѣвочка съ комическою обстоятельностью. — Вамъ хочется ѣсть, ну и ѣшьте.
Онъ разсмѣялся и сталъ усердно жевать.
— Ну, скажите, — начала дѣвочка другимъ тономъ — вы много ходилъ?
— Говорю, измаялся.
— Ну, и что-жь?
— Толку-то мало, Лизокъ…
Лицо дѣвочки тотчасъ-же измѣнило выраженіе. Она наклонилась къ своему собесѣднику и положила обѣ руки къ нему на колѣна.
— Что-жь они говорятъ? — спросила она, нахмуря слегка брови.
— Да что? — все то-же. Всѣ они, видно, сахары!
— Что такой?
— Сахары — говорю. Умѣютъ одни лясы точить и завтраками кормить.
— Не понимаю. Вы, Федъ Миччъ, употребляете такія слова… мудреныя…
— Это такъ, слова — не первый сортъ, я знаю, и вамъ совсѣмъ учиться имъ не слѣдуетъ. А взбѣшенъ я больно!
Дѣвочка провела лѣвою рукой по лицу Ѳедора Дмитріевича и разсмѣялась, потомъ тотчасъ-же сдержала свои смѣхъ и совершенно серьезно, тономъ взрослой, сказала:
— Вы ужасно добрый. Я васъ уважаю… потому что вы…
Она опять искала слова.
— Ну, кто я? — съ хмурою улыбкой спросилъ Ѳедоръ Дмитріевичъ.
— Вы настоящій… prolétaire.
— Это еще что?
— А вамъ не нравится?
— Это пролетарій, что-ли?
— Да, по-русски пролетарій, — обстоятельно подтвердила дѣвочка.
— Чему-же тутъ радоваться: не богъ-знаетъ какой чинъ! Да о себѣ-то ужь что толковать; вотъ о мамѣ-то вашей надо мекнуть разсудкомъ.
— Ну, что-же вамъ сказали? — прервала дѣвочка, еще ближе подсаживаясь къ своему собесѣднику. — Ахъ, какъ эта машинка мнѣ мѣшайтъ говорить. Я сниму.
Она прижала пальцами верхнюю десну и вынула изъ-подъ губы полукруглую каучуковую пластинку.
— А вы не снимайте, — сказалъ Ѳедоръ Дмитріевичъ: — этакъ у васъ ваши грызуны все будутъ торчать.
— Ничего! Говорите.
— Да чего говорить-то, Лизокъ? — все одна и та-же пѣсня: переводъ-де хорошъ, грамотенъ, да намъ онъ не требуется. Сочиненіе больно, вишь, спеціальное, не годится для литературнаго журнала. Мы-де не можемъ печатать всякія вещи, какія намъ принесутъ. У насъ, говорятъ, не сборникъ!
— Что такой сборникъ?
— Ну, собраніе разныхъ статей. Въ журналѣ, говорятъ, надо, чтобы все было одно къ другому пригнано, съ однимъ, понимаете, направленіемъ.
— Направленіе… — повторила какъ-бы про себя дѣвочка: — это — tendance?
— Ужь не знаю; вы ко мнѣ съ французскими словами не больно приставайте.
— Ну, такъ что-жь, tendance въ этой книжкѣ очень хорошій.
— Да тандансъ-то, можетъ быть, и очень хорошъ, да вся-то штука имъ не подходящая. Ну, ничего и не подѣлаешь! Мы, говорятъ, сами заказываемъ переводы, какіе намъ понадобятся, романъ тамъ, что-ли, или статью какую. Я и говорю тутъ-же: такъ не угодно-ли выбрать романъ или дать для прочтенія, а то статью не имѣете-ли въ виду?
— Ну? подтолкнула дѣвочка.
— Ну, и на это отвѣтъ самый ехидный.
— Ехидный? Что это такой?
— Ехидный.
— Дурной?
— Ну, да. Романы, говорятъ, у насъ переводятся своими переводчиками, а въ постороннихъ мы не нуждаемся. А статьи, говорятъ, тоже не можемъ вамъ рекомендовать. Переводныя статьи публика не особенно, видите-ли, любитъ и помѣщать ихъ надо со строгимъ выборомъ. Вотъ, Лизокъ, какая незадача. Не знаю, куда теперь и идти.
— А къ этимъ… къ libraires?
— Чего-съ?
— Кто продаетъ книги?
— Къ книгопродавцамъ, что-ли?
— Ну-да!
— Эхъ, Лизокъ! Мнѣ тоже сказывали, что это за народъ. Они не книгопродавцы,
