совсем древние. Даже не особо-то и вырос с тех пор. Мама уже накрасилась, вышла из своей комнаты, меняя на ходу серьги в ушах. Сейчас у неё большие кольца, на которых висят колечки поменьше. Ну, такое себе, мне не нравится. Мы обулись, неловко толкаясь в маленькой прихожей. Я схватил куртку и выбежал из квартиры к лестничным пролётам, только там накинул верхнюю одежду. Мама совсем замедлилась, словно испытывая моё терпение. Под курткой у меня всё вспотело, я стоял и ковырял носком обуви разбитый бетонный пол.
Молча мы добрались до автобусной остановки. Я держал руки в карманах и прятал лицо под большим капюшоном. За его мехом меня совсем не видно, но вот сам я видел всё, что нужно. Со вчерашнего дня заметно похолодало, было глупо пренебречь подштанниками. Мама неподвижно стояла рядом и обеими руками держала свою сумочку, она высматривала автобус, нагибаясь в сторону дороги, словно тот может как дикая пантера резко выскочить из-за угла и ехидно скрыться, не давая шанса хоть кому-нибудь встать на его ступеньку.
Сначала сгустился запах бензина, потом столб чёрного дыма подобрался к моему капюшону. Последним прибыл на остановку и сам автобус. Он скрипел и дёргался, даже просто стоя на месте. Я подал маме руку, помог зайти внутрь и шагнул следом. Оплатил проезд и сел, поджав маму к окну. Она положила сумочку на колени, всё так же стискивая её ручку в побледневших тонких пальцах с большим обручальным кольцом, ей не принадлежащим. Это кольцо досталось папе от моего деда, и если верить им обоим, то кольцу уже больше двухсот лет. Оно передаётся от сына к сыну, когда тот женится. Моя очередь вряд ли дойдёт, и папа с этим давно смирился. По крайней мере, я на это очень надеюсь, до сих пор ни одну женщину не проводив под венец. Или что там делают на свадьбах?
Мы ехали молча, вообще никто не говорил ни слова, хотя салон автобуса был наполнен людьми почти под забивку, некоторые даже стояли, изо всех сил стараясь не упасть на резких поворотах. Поручней мало, как и надежды доехать целым до пункта назначения. В заледеневших окнах проглядывался мой родной город. Всё такой же унылый, полупустой, скучный, как и я сам, повзрослевший и слегка обрюзгший. Знакомые ямы на дорогах, их помню ещё со времён, когда летом с одноклассниками этим же маршрутом добирались до озера за городом. Пугающая схожесть с теми временами, которые уже кажутся вымышленными. Забыть бы их вообще, нечего им сидеть в голове и мешаться. Память о проигранной драке я б с удовольствием заменил на что угодно, но нет — часто мелькает на передовой, когда вступаю в спор с кем-нибудь своего возраста. Фу, самому противно.
Больница на окраине города, прячется среди елей. Тонкая дорога ведёт к воротам, там остановка. Мы с мамой вышли, как и бо́льшая часть автобуса. Поэтому ехали в такой тишине — все направлялись сюда? Тут воздух словно ещё холоднее, и у меня начали стучать зубы. Я еле дождался, пока до нас дойдёт очередь регистрации на КПП. И почему он снаружи? Уставший, явно не выспавшийся охранник лениво записывал имена и выдавал временные пропуски. Теперь зубы застучали и от злости. Я взял пропуск на двоих и почти под руку проводил маму к больнице. Внутри помог ей снять пальто, сдал его в гардероб со своей курткой, получил опять же один на двоих номерок.
— Папа в четыреста третьей. — Мама сверялась с информацией в телефоне, стоя посреди огромного фойе с фонтанчиком. Нас обходили люди, утаскивая за собой концентрированный больничный запах и шурша бахилами по блестящему полу. — Идём? Ты готов?
— Да. — Ответил я, привыкший врать маме в мелочах.
Мы поднялись на пару этажей. Опять пешком, и я жутко запыхался, но уже больше от волнения. В животе нервно ворочался омлет, я чуть не срыгнул, на всякий случай закрыв рот рукой. Мама шагала на автомате, как привидение, бродящее по знакомым пустым коридорам своего замка. От неё веяло страхом, и у меня не получалось не поддаваться её внушению. Стало душно, тошно, и я постоял ещё перед дверью в общий коридор между палатами. Мама вошла первой, чуть подождав меня, а потом взяв настойчиво за рукав. Выбора никакого, пришлось последовать за ней.
Тут запах больницы превратился в настоящую вонь. Желание опустошить желудок стало по-настоящему сильным, и я чуть ли не прижался носом к маминому плечу, от которого веет её духами, столь знакомыми. Шёл за ней, как мальчик, слишком боящийся взрослых незнакомцев. Четыреста один, четыреста два, и вот наша — четыреста третья. Чуть ли не прыжком преодолел порог, слегка боднув маму рукой. Я не хотел, извинился взглядом, которым боялся встретиться с тем, во что превратился мой отец.
Одинокая койка у окна. Она погружена в полную тишину, если дверь закрыта. Тут настоящий вакуум, и ты хоть кричи — даже сам себя не услышишь. Мама шагнула к телу, что лежало на белых простынях, пока я собирался с силами и спиной прижимался к стенке у выхода. Там даже стула не было, и мои ноги предавали меня, подкашиваясь как тростинки под камнем.
Они снова вдвоём, мои родители, оба ставшие такими маленькими во время моего отсутствия. Худое тело отца неподвижно лежало на койке, полысевшая голова крутилась в стороны, и неспокойный взгляд искал кого-то конкретного. Им был я, до сих пор не имевший смелости подойти и пожать отцу руку. Мама подозвала, и у меня нет права отказаться сейчас. Я встал рядом, и отец взглянул в мои глаза. Сухие, буквально выцветшие. Они бы и хотели пустить слезу, да вот только жидкости в некогда могучем мужском теле больше нет.
— Здравствуй, родной.
— Привет, пап.
У меня дрогнула губа, и я запнулся в словах, еле успев договорить. Столько вопросов, и все они прячутся, дожидаясь особого момента. Стою и молчу, думая о том, как быстро отец превратился в чужого человека. Кажется, тут виновата не только его болезнь. Что-то случилось и до всего этого. Мне было стыдно, неловко, я сделал полшага назад, думая, что никто этого не заметит. Худые пальцы с толстыми суставами повисли у края койки — отец протянул мне руку. Я прикоснулся к нему, мурашки пробежались по предплечью, и я снова чуть отстранился,
