Валерьян не рискнул бы.
— Поторопись! — крикнул ему Иван.
И — по его напружинившимся мышцам, по тому, как он стиснул ручку косы, — Валерьян мгновенно понял: их мертвые гости уже совсем близко. Однако даже не повернул головы, дабы проверить, где именно они сейчас. Странное чувство — походившее то ли на прострацию, то ли на экстаз — охватило Валерьяна. И он начал произносить слова, каждое из которых словно царапало его язык и забивало ему самому уши — так что он сам себя едва слышал. А Иван Алтынов между тем вскинул свою косу и застыл, чуть отведя её назад и слегка согнув колени.
2
Иван видел, когда листал гримуар, что латинский текст, который Валерьяну надлежало проговорить в обратном порядке, занимал не более одной страницы. Однако сейчас купеческому сыну казалось, что обратное заклятье выходит из уст его дяди-кузена столь медленно-тягуче, словно оно состоит из густой патоки. Или — хуже того — из застывающего клейстера. Слова как бы прилеплялись одно к другому — не желали отлетать в воздух.
А между тем первая из рваных теней, чье внимание они с Валерьяном к себе притянули, уже появилась рядом с алтыновским склепом. То был мужик лет сорока: с широкими плечами, с большой проплешиной на круглой башке. Эту башку Иван снес ему в один миг — стараясь не думать о том, мог ли он знать её обладателя, когда тот был ещё жив?
Следующий гость оказался куда более мелким — почти тщедушным. И вот его-то Иван мигом припомнил! А, припомнив, едва не опустил косу. Только лишь тот стыд, который был памятен ему после его промедления с Маврой, удержал купеческого сына от этого. Когда-то — для самого Ивана Алтынова уже очень давно — сей тщедушный господин, звавший Василием Галактионовичем Сусликовым, сделался домашним учителем Иванушки, когда того отчислили из гимназии. И надо же было такому случиться: теперь именно он объявился здесь! А Иван даже и не знал о его кончине.
— Пифагоровы штаны на все стороны равны... — прошептал купеческий сын, вспомнив фразочку, которую от Василия Галактионовича перенял; и снова взмахнул косой.
Только чудо заставило его чуть придержать руку: при упоминании Пифагоровых штанов тщедушный господин вскинул на Ивана хоть и мутноватые, но совершенно не мёртвые глаза.
— Что? Что вы говорите? — вопросил он заплетающимся языком.
Бывший домашний учитель Ивана, невесть как забредший в предрассветный час на Духовской погост, явно был вусмерть пьян. Но столь же явно он был жив.
— Черт, вот черт!.. — пробормотал Иван, холодея при мысли о том, что едва не прикончил изуверским способом своего бывшего ментора.
А тот вдруг запнулся на ровном месте, повалился на бок, да так и остался лежать — даже не попробовал подняться. Мало того: ещё и свернулся калачиком, оказавшись под раскидистым кустом сирени. И почти мгновенно захрапел. Как ему удалось добраться сюда целым и невредимым, представляло собой абсолютную тайну. Иван подумал: быть может, ходячим мертвецам пришелся не по нутру густой сивушный дух, которым даже с такого расстояния разило от учителя? Или — правду говорят: у всех пьяных есть свой ангел-хранитель?
Иван опустил косу и чуть дрогнувшей рукой отер пот со лба. А потом перевёл взгляд на Валерьяна.
Тот явно не замечал ничего, что вокруг него творилось — слишком поглощен был своим делом. Которое теперь, очевидно, подходило уже к финалу. Произнеся очередную фразу, Валерьян возвысил голос в конце — как порой делают театральные актёры, завершая чтение монолога. А потом захлопнул книгу в красной обложке. И только после этого огляделся по сторонам. Он, вероятно, хотел о чем-то спросить Ивана — даже чуть приоткрыл рот. Да так с раскрытым ртом и застыл. Ибо всё вокруг пришло в тот же момент в движение.
Земля под их ногами мелко завибрировала и начала зримо разглаживаться — везде, где её успели избороздить своими костлявыми ступнями восставшие мертвецы. Тогда как сами они словно бы опамятовались. Все, кто ковылял сейчас сюда — и кому оставалось идти всего ничего до полуразоренного алтыновского склепа — сперва застыли на месте. А потом преспокойно улеглись наземь — именно что улеглись, не упали! И ползком, по-пластунски, устремились куда-то. Иван с Валерьяном, быть может, и не поняли бы, куда именно они все направляются — да тут прямо рядом с ними появился один из ползунов. И стал неспешно, даже с некоторой аккуратностью, заползать в землю — там, где до этого, похоже, находилось место его последнего приюта. Полз он головой вперёд, помогал себе руками и весьма ловко закапывая самого себя.
— Сработало!.. — прошептал Валерьян; и по тону его было совершенно ясно: в успех их с Иваном затеи он до конца так и не верил.
Впрочем, сработало-то оборотное заклятие, увы, не для всех. С тяжёлым сердцем Иван смотрел на тело Мавры Игнатьевны и на круглую голову мужика, обезглавленного им только что. Эти останки по-прежнему лежали без движения. И купеческий сын тщетно попытался припомнить, скольким ещё восставшим покойникам он повредил головы минувшей ночью. Десяти? Двадцати? Полусотне? И представил, как с наступлением утра все они так и будут лежать посреди погоста, когда прихожане явятся на церковную службу.
Впрочем, тут же поправил самого себя купеческий сын, служить-то завтра в церкви будет некому: отец Александр уж точно с такой задачей не справится. И, едва подумав о священнике, Иван Алтынов тут же перелетел мыслями к Зине Тихомировой. Но не успел свою мысль додумать: первый луч восходящего солнца скользнул низко над горизонтом, почти параллельно земле. И, пробившись сквозь древесную листву, упал точно туда, где лежал обезглавленный здоровяк.
Иван и его двоюродный брат ахнули почти в унисон — да и было, отчего!
3
Солнечный свет косыми лучами ложился на мокрую землю, на траву, источавшую одуряюще свежий аромат, на вывороченные из земли кресты, на глубокие провалы возле них, на алтыновский склеп с разбитым витражным окном, и на мертвое тело рядом: на Мавру Игнатьевну, которая, даже невзирая на изувеченную голову, приобрела внезапно вид спокойный и даже умиротворенный.
А Иван с Валерьяном лишь стояли на месте, будто обратившись в два соляных столпа, и могли только созерцать открывавшееся им зрелище.
Солнце оказывало моментальное и чрезвычайное по силе воздействие на всё, к чему его лучи прикасались. Тот неизвестный мужик, которого вынужден был обезглавить Иван, не стал закрываться в землю, как его сотоварищи с целыми головами, нет!
