я не окажусь в одном помещении с хищником. Но все равно очутиться запертой в одном замке еще с десятком таких – не намного спокойнее.
Большинство испытаний проводились через равные интервалы, ровно через три недели. Но испытание Полумесяца иногда бывало исключением. В какие-то годы оно длилось дольше, охватывая несколько дней, и время от времени проводилось за пределами амфитеатра.
Если Ниаксия собралась морить нас голодом до Полумесяца, все могло затянуться на три недели, а могло свестись к одной. В любом случае опасно. Некоторые из вампиров во дворце не пили крови уже четыре дня, со времени пира.
В ту ночь Райн подпер дверь изнутри комодом.
Двери и окна так и не открылись. Запасы еды не пополнились. Крови больше не было.
На пятый день один из участников-хиажей от растущего отчаяния попытался взлететь под крышу башни и пробиться через верхнее окно. Стекло разбилось вдребезги, но в тот момент, когда он попробовал вылететь наружу, его отбросило обратно, и он упал на землю с криком боли. Все его тело было изрезано словно тысячей миниатюрных бритв, искромсавших его кожу и крылья. Мы с Райном наблюдали издалека, но даже с другого конца зала было понятно, что он умрет если не от голода, то от кровопотери. Через пустое окно тихо влетал ветерок. И ничего было не разглядеть, кроме неба. Лунный дворец кротко скрывал свою смертоносную силу.
Больше бить окна никто не пытался.
Даже когда голод усилился.
Прошла еще неделя.
Я перестала выходить из апартаментов. Вампиры, которые не успели добыть крови до того, как исчезли ее запасы, теперь должны были испытывать сильный голод – не такой, что мог их убить, но такой, что уже доводил до отчаяния.
По ночам мы слышали шаги, меряющие коридор за нашей дверью. Потом шаги продолжились и в светлые часы – когда тяга к еде пересилила нежелание сгореть. Возможно, они даже не осознавали, что они это делают. Если они испытывали голод, ноги сами вели их туда, где ощущалась возможность покормиться. И хотя я постаралась вылечить все раны от последнего испытания, пахнуть я все равно должна была аппетитно.
Во всем этом мы с Райном как-то умудрялись поддерживать наш маленький мирок нормальности. В начале ночи мы вместе тренировались, потом он помогал мне упражняться в моей печально непредсказуемой магии. Предрассветные часы мы проводили, уютно устроившись в гостиной, и каждый день я наблюдала, как он стоит у занавесок, вглядываясь в горизонт, пока солнце не оставит на нем мелкие злобные отметины.
Однажды, когда Райн спал, у меня появилась мысль. Я притащила большое зеркало из моей спальни в гостиную и, рискуя разбить, прислонила его к дивану. Поразмышляв, я поиграла со шторами, проверила углы, подвигала еще.
Когда на закате проснулся Райн и вышел посмотреть, что я натворила в гостиной, он в недоумении остановился.
– Так, – сказал он. – Ну что, это наконец случилось: ты сошла с ума.
Я фыркнула и ничего не стала объяснять – до конца ночи, когда солнце стало вставать и Райн пошел к своему обычному месту у гардин. Тогда я позвала его обратно в гостиную.
– Смотри, – показала я на зеркало.
А потом пошла в свою спальню и раздвинула шторы.
Он поморщился, съежившись. Но острый угол в гостиной закрывал его от солнечных лучей – а зеркало широко открывало вид на небо.
– Я попробовала, – сказала я. – Если будешь стоять вот тут, то даже в самый полдень свет не попадет в комнату. Но ты все равно будешь видеть солнце в зеркале. Там… Там в полдень красиво. Солнце отражается от церковных шпилей.
Я сказала это так буднично, словно и не потратила несколько часов, выверяя расположение этого зеркала, чтобы оно непременно включило в себя все, что мне так нравилось в спящем городе при дневном свете. И никто, кроме меня, не мог его увидеть. До сих пор.
Райн долго молчал.
– Поосторожнее, принцесса, – хрипло сказал он наконец. – Кто-нибудь может подумать, что ты и впрямь такая добрая.
Но его слова значили намного меньше, чем улыбка, которая не сходила у него с губ. И после этого каждый день он подтягивал кресло в этот угол гостиной и, словно на величайший дар во вселенной, смотрел, как встает солнце и его лучи падают на Сивринаж.
В такие времена легко было забыть о нашем мрачном положении.
Но его тьма все равно проступала.
Однажды – это была третья неделя – Райн сидел весь на взводе. Он казался взвинченным, его обыкновенно спокойное и непринужденное поведение сменилось непрерывным постукиванием ног, скрежетанием зубами и дерганьем пальцами, которые сжимались, разжимались, сжимались, разжимались, снова и снова. Каждый мускул на лице был напряжен.
– Что с тобой? – спросила я наконец, когда на тренировке он был так рассеян, что я чуть случайно не снесла ему голову Ночным огнем.
– Ничего, – отрезал он.
– Убедительно.
Райн даже не огрызнулся в ответ, и это было самое тревожное.
Он предложил отменить нашу тренировку, и я не спорила. Нельзя было показывать, что я за него беспокоюсь, но мучительный узел тревоги было не развязать. Когда я услышала шаги в гостиной, я тихонько вышла из своей комнаты и выглянула из-за угла.
Райн стоял у обеденного стола, держа в руке бокал. Сначала мне показалось, что он пуст; потом, когда Райн поднял его, я поняла, что в нем совсем маленькая, совсем крохотная лужица крови – едва закрывает дно.
Райн посмотрел на нее, словно прощаясь с возлюбленной, наклонил бокал, попробовал, затем допил остальное.
Вокруг меня мир застыл и похолодел. Выражение его лица… то, как он теперь таращился в пустой бокал, сказало все, что мне следовало знать. Я почувствовала себя по-дурацки.
– Итак, – произнесла я, появляясь из коридора, – вот и все, да?
– Что?
Матерь. Какая же я была идиотка. Райн чувствовал себя так плохо, что у него не осталось сил даже изобразить недоумение. Я протянула руку к пустому бокалу, который он так и держал в руке.
– Ты говорил, у тебя достаточно запасов.
– Я… – Он старался не встречаться со мной взглядом. Сглотнул. – У меня и было достаточно.
– Непохоже.
– Испытание Полумесяца уже вот-вот начнется. Все хорошо. Мне нормально.
Он опустил бокал чуть резче, чем надо, и по стенке побежала паутинка трещины. Если он заметил, то виду не подал. У него побелели костяшки пальцев.
От этого звука трескающегося стекла что-то треснуло и во мне. Я вдруг увидела все эти признаки голода, которые до того отказывалась замечать. Они были
