Я стряхиваю эту мысль, словно гусеницу, которую могу раздавить башмаком, и вслед за Декланом проскальзываю в двери бальной залы.
Из снежной зимы мы попадаем в весну, и нас охватывает головокружительный запах цветущих апельсиновых деревьев. Я выглядываю между ветвей, тихонько перемещаясь под прикрытием зелени. Мы с Декланом пригибаемся, укрываясь за боковой стороной мраморного стола. Хелена стоит едва в трех метрах от нас и держит нож у горла Филиппа.
Из тени выступает доктор Хольм. Похоже, он не знает, что мы здесь. Он наводит свой пистолет на Хелену и взводит курок.
– Отпусти его, Хелена, – приказывает он.
– Нет, – отвечает она, и я крепко сжимаю руку Деклана.
– Пристрели ее, – спокойно говорит Филипп.
Деклан напрягается всем телом. Во рту у меня мгновенно пересыхает. На таком расстоянии мы никак не успеем спасти ее.
А потом я чувствую, как что-то движется на стене позади меня, и едва сдерживаю испуганный вскрик. Сами стены вокруг нас шевелятся. Ползут, словно зеленые волны или изумрудные змеи. Лозы – они словно ожили. Я окидываю взглядом комнату.
Брок где-то здесь.
Сильный порыв ветра неожиданно проносится по дому, выбивая треснувшее стекло, которое задержалось в оконной раме, точно сверкающая паутина. Дождь осколков со звоном сыплется в залу, и Хелена вздрагивает. Нож в ее руке сильнее вдавливается в горло Филиппа.
В нижней части рамы остается один-единственный острый осколок. Он торчит, словно сверкающий ледяной зуб.
Хелена крепче перехватывает нож, и голос ее подобен стали.
– Ты убил моего мужа? – спрашивает она.
Но вместо Филиппа ей отвечает доктор Хольм:
– Я не стал бы этого делать, если бы знал, что он оставит шахты тебе, – он фыркает, продолжая целиться в нее из пистолета. – Или что ты будешь настолько упряма, что не захочешь продать их.
Лицо у Филиппа настолько бледное и несчастное, что мне его почти жалко.
Но тут мой взгляд падает на пол. Одна из лоз больше не цепляется за позолоченную стену. Она соскользнула вниз и теперь ползет по навощенному паркету. Сначала мне кажется, будто это трюк ветра. Но потом лоза начинает карабкаться по сапогу доктора Хольма и обвивает кольцами его правую ногу. Долю секунды он смотрит вниз, моргая, словно не в силах поверить собственным глазам, а потом отводит пистолет от Хелены и направляет ствол вниз, пытаясь пристрелить стебель лозы, тянущийся по полу.
Выстрел эхом отдается от стен залы, и я вздрагиваю. Но лоза продолжает ползти, туже сдавливая его ногу и целенаправленно штурмуя его туловище.
– Это был ты, – говорит Брок откуда-то из тени. Вторая лоза ползет по спине доктора Хольма и тянется к его шее. Брок выступает вперед, когда доктор Хольм роняет пистолет и пытается голыми руками сорвать с себя зеленые плети. – Это ты напал на Айви, – цедит Брок, глядя на Филиппа. Я вспоминаю, как в тот день в Копенгагене видела младшего Вестергарда в стекольной мастерской. Быть может, он уже тогда выслеживал ее, лелея свои планы. Быть может, он даже хотел, чтобы она узнала его. Чтобы потом, когда он встретит ее одну на дороге, она совершила фатальную ошибку и остановилась поприветствовать его.
Один из шахтеров с криком врывается в бальную залу и кидается к доктору Хольму, пытаясь срезать ножом тугие лозы. Мою душу пронзает болезненное осознание того, что этому человеку, судя по внешности, столько же лет, сколько было бы сейчас моему отцу, останься он в живых.
Лицо Брока темнеет от гнева, когда он поворачивается к доктору Хольму:
– А ты начал все это. Ты использовал их. Ты убил ее.
Дорит, Рая и Нина живой стеной заслоняют Брока, который морщится от сосредоточенности. Едва бросив взгляд на его лицо, я отчетливо понимаю, что он сейчас испытывает. Фирн прорастает в его венах, словно стеклянные лезвия. Брок нырнул так глубоко в свою магию, как только мог. Так же, как я поступила ради него. Так же, как Ингрид поступила ради меня.
Лоза, обвившая доктора Хольма, внезапно делает резкий рывок такой силы, что он падает навзничь, а затем тащит его к раме выбитого окна. К последнему зазубренному куску стекла, который торчит вверх, сверкая в лунном свете.
Доктор падает на стеклянный нож с тошнотворным звуком пронзаемой плоти, и его тело беззвучно валится за окно, в заснеженную ночную темноту.
Лицо Филиппа становится мертвенно-бледным.
Время в комнате точно замирает на несколько секунд. Грудь Брока тяжело вздымается. Никто не шевелится и не издает ни звука, и Брок обессиленно закрывает глаза.
Мне всегда представлялось, что цвет мести – глубокий багрянец. Цвет ярости и крови, цвет прустита и иногда – цвет магии.
Но сегодня месть вершил Брок. И у нее был цвет листьев плюща. Совсем как Айви, чье имя пришло к нам из Британии и означает «плющ».
* * *
Вокруг меня царит зловещее затишье, несмотря на всю кровь, сражение, страх и усталость.
Деклан выскакивает из нашего укрытия, чтобы помочь Дорит, Нине и Рае.
Остались только три противника: Филипп и двое шахтеров. Впервые сражение смещается в нашу пользу.
Мы можем одолеть их и переждать бурю. Мы можем выжить.
Два шахтера сражаются врукопашную с Броком, Дорит, Ниной и Раей. Деклан не успевает добежать до них, когда кровь Раи веером брызжет на пол, и она падает, замирая навсегда.
Хелена все еще держит нож у глотки Филиппа, но оружие в ее руке дрожит.
– Ты сделал все это ради ничего, – тихо произносит она. Я подбираюсь на метр ближе к ним, прячась в тени. – Король захочет узнать, откуда берется эта магия.
Ее нежное горло вздрагивает, когда она сглатывает, и я осознаю: она тянет время.
На самом деле, она не хочет его убивать.
– Нет, не захочет, – без колебаний возражает Филипп. – Потому что, как ты полагаешь, волнует ли его, откуда берется сахар? Волнует ли это кого-нибудь из нас? Каждый день датчане сластят им свои пироги и свой чай. Да, я знаю, что указ об освобождении рабов был подписан десятилетия назад. И все же, как много людей по-прежнему умирает, чтобы у тебя на кухне всегда был сахар? За то, чтобы у тебя были какао и кофе? Ради хлопка и шелка для твоих платьев, Хелена? Король не станет задаваться вопросом, откуда взялись эти камни и какова их подлинная цена. Чем сильнее люди хотят чего-нибудь, тем меньше они желают знать правду. Они просто предпочитают не смотреть.
Но мой отец поступал иначе, по крайней мере в том, что касалось магии. Он смотрел правде в лицо и не отворачивался. Ради правды он рискнул. И потерял все. Может быть, просто потому, что он был хорошим человеком. Потому что в жилах дочерей, которых он любил, пульсировала магия, и он понимал, что когда-нибудь мы тоже можем стать жертвами. На глаза мне наворачиваются слезы яростной гордости. Теперь я знаю правду. Выбор, который сделал мой отец, превратил меня в сироту. Но этот же выбор сделал его героем.
