впервые видели юношу таким серьезным.
Орех замер во рту у Чжу Ци, рюмка застыла в руке. В душе старика шевельнулось недоброе предчувствие…
Этот всегда смеющийся, иронически настроенный юнец умел втянуть их в спор, когда сообщал о новостях. Особенно он загорался, когда спорщиков было несколько.
— Слышали? Абиссиния будет воевать с Италией! — И он тут же начинал рассказывать, сколько абиссинцев уничтожено самолетами.
Глаза управляющего становились круглыми от испуга, он облизывал кончиком языка верхнюю губу, словно за какие-нибудь пять минут услышал сразу несколько страшных историй из «Сиюцзи».[98]
— Это правда? — чуть слышно спрашивал он.
— Подумаешь! Э-э… Мы с тобой и не такое видывали… — возмущался Усатый Бэй. — Скажите пожалуйста, абиссинский император! Такого четвертовать надо! Воевать захотелось! Драться! Людей посылать на верную гибель! А подумал он о том, выиграет ли войну? Будто кроме войны у людей нет дела…
Стоило Бэю разойтись, как Чэн Ши-лю поддевал его колкой репликой. Тогда Бэй вытаскивал на свет божий прописные истины предков и начинал учить этого молокососа уму-разуму.
— Побольше думай о своем моральном долге, а то, смотри, допрыгаешься! Все вы одинаковы! Дальше газет ничего не видите! — При этом старик никогда не забывал упомянуть расстрелянных несколько лет назад Шао Пяо-пина и Линь Бо-шуя. — Э, да что говорить! Линь Бо-шуй сам своей смерти искал… Был виноват сам — кто заставлял его ругать Чжан Цзун-чана?[99] Ругал, а тот взял да и расстрелял его. А как же…
На лице Чэн Ши-лю появилась насмешливая улыбка, глаза сузились. Такого злого лица старики никогда еще у него не видели.
— На свою беду! На свою беду! — словно в беспамятстве бормотал Чжун Ци.
В комнате на мгновение воцарилась тишина. Но тут Чэн Ши-лю бросил Усатому Бэю:
— Отчего же на беду?
— А очень просто. — Бэй вскинул голову. — Подстрекаете студентишек к беспорядкам?
Чэн Ши-лю не успел и рта раскрыть.
— Да-да, подстрекаете! А желторотые птенцы обречены, дело ясное! Не видишь разве? У солдат сабли, винтовки, они до зубов вооружены, а ты прешь на них, как слепой!
Чэн Ши-лю презрительно хмыкнул, постучал пальцем по столу и, едва сдерживая себя, напомнил Бэю, что в сборе пожертвований участвуют не только студенты — чиновники, рабочий люд, приказчики…
— Господа приказчики? А что от них проку? — буркнул старик и отвернулся.
Сквозь бумагу в окне пробился луч солнца, озарив лицо Чэн Ши-лю. Юноша вздохнул и с жалостью посмотрел на Бэя. Ему было досадно, что он затеял с ним спор, и он перевел взгляд на управляющего, как бы говоря: «Сколько ни старайся, а такого ничем не прошибешь!»
Но Чжун Ци отвел глаза и принялся сосредоточенно растирать ореховую скорлупу.
Разговор угас. Слышно было, как во дворе жужжит пчела, она металась во все стороны, словно скрываясь от преследования. Сквозь оконные щели в комнату ворвался ветер, песок застучал по пергаментной бумаге.
Вдруг Усатый Бэй выпрямился — стул под ним затрещал, — взглянул свысока на Чэн Ши-лю и откашлялся, прочищая горло. После чего начались утомительно-нудные наставления.
Говорил старик примирительным тоном, как бы желая подчеркнуть, что победитель должен быть снисходительным:
— Ну, зачем вы все это затеяли? Кричите, из себя выходите, уверяете, будто страна может утратить независимость… Думаете, заморские дьяволы не знают всего этого? Понятно, что они бьют вас! Образумить хотят, вот что!.. Я многое видел, братец Ши-лю, многое! Все шумят: «Долой! Ура!» Э-э… Я спрашиваю: приятно тебе будет, если на тебя кричать станут? Чего ж удивляться, что японцы выставили против вас войска?
— Сегодня, — все так же сдержанно ответил Чэн Шилю, — они убивали, хотя никто на них не кричал. Как в таких случаях прикажете поступать?
— Где ты об этом слышал? Чепуха!
— Чем кипятиться, почитали бы внимательно газету, почтенный! Они ворвались в наш дом с оружием в руках ради наживы! Им на все наплевать! Они жгут и убивают! Можем мы оставаться равнодушными?
— Смешно! Не лезьте на рожон, и никто вас не тронет.
Бэй снова отвернулся, уверенный в том, что дал исчерпывающий ответ. Бросив на Чжун Ци выразительный взгляд, он дернул щекой и несколько раз с жадностью затянулся.
Впрочем, чувствовал он себя прескверно: что-то очень важное он должен был сделать, а что именно — Бэй позабыл. Он выругался про себя, но так и не мог взять в толк, кто же, собственно, был его противником.
— Черт проклятый! Пристал, будто я взял у него взаймы еще в прошлой жизни, — разозлился Бэй и в упор посмотрел на юношу: — Не в свое дело лезешь, братец Ши-лю. Чего ради мы должны собирать для них деньги?… Они… э-э… Все это только слова, что Китай может потерять независимость. Они нарочно вопят о бедствиях, хотят натравить на нас заморских солдат. Вот как я это понимаю… — Он остановился и энергично закончил: — Это… это предательство!
Затем взглянул на компаньона, как бы ожидая его поддержки.
Чжун Ци, весь в красных пятнах, сидел, откинувшись на спинку стула, и сопел, часто моргая глазами. К происходящему он относился совершенно безучастно. Одно только, казалось, могло его заинтересовать: приглашение пропустить еще рюмочку.
Тут Чэн Ши-лю тряхнул его за плечи — он вздрогнул и пришел в себя:
— А? Что?
— Но вы, я полагаю, сможете пожертвовать некоторую сумму, почтенный?
— Э? — Управляющему почудилось, будто его приподняли. В глазах зарябило. — М-гм… э… э…
Уходя, Чэн Ши-лю столкнулся у дверей с Бэем, пожал плечами и непринужденно рассмеялся.
Оставшиеся долго с недоумением разглядывали друг друга и не знали, о чем говорить, словно впервые встретились.
Усатый Бэй покачал головой и холодно усмехнулся: «Дерьмо». Потом, выколотив трубку об пол, забормотал:
— Когда солдаты восьми держав вошли в столицу,[100] они до основания разрушили город! А почему? Мы сами
