беду накликали!
Управляющий поднялся, ощутив потребность пройтись, однако ступал неуверенно, держась обеими руками за край стола. По правде говоря, слова Чэн Ши-лю на него подействовали. Пожалуй, лучше всего сказать все откровенно и попробовать договориться с Бэем! Поколебавшись с минуту, он тихо спросил:
— Может, пожертвуем что-нибудь? А?
Бэй вытаращил глаза:
— Что?
— Нет… нет… — Чжун Ци напрасно старался подавить икоту. — Чэн Ши-лю! Ай! Чэн Ши-лю, э-э… все же он славный малый…
Вдруг Чжун Ци показалось, что в комнате так темно, будто небо заволокло тучами. Руки, которыми он упирался в край стола, ослабли, но он собрал все свои силы и медленно сел, стараясь не потерять равновесия.
Лицо компаньона исказила злоба. Он плюнул прямо на стенку и заорал:
— Хочешь жертвовать — жертвуй! Меня это пе касается!
Он даже подскочил от негодования, схватил трубку, замахнулся, словно хотел ударить своего приятеля, и, с силой хлопнув дверью, выбежал из комнаты.
— Ничтожество! — скрежетал зубами Бэй. — На пять юаней в месяц, которые присылает ему зять, он еще собирается пагоду строить! Благочестивец какой выискался!.. Хорош бы он был без помощи зятя!..
У дверей своей комнаты старик овладел собой и осторожно, чтобы не сломался замок, повернул ключ.
Ровно в пять снова явилась учительница Цзун. «Баба не баба, мужик не мужик», — подумал Усатый Бэй, подсматривая за нею из окна. Когда она вошла в комнату управляющего, Бэй приник ухом к стене и стал слушать. Чутье подсказало ему, что его друг уже расписался в книге пожертвований.
Строит из себя добряка, дерьмо этакое! Теперь слывет в землячестве порядочным человеком и даже привратник будет относиться к нему с уважением.
«Пожертвовал все же, а! Пожертвовал!» — шептал Бэй, медленно распрямляясь. Его обманули! Обошли! Теперь все станут тыкать в пего пальцами, осуждать — мол, во всем землячестве у него одного мелкая душонка! Он до боли сжал губы, потом хрипло выругался.
Если уж он допустил, чтобы Чжун Ци купил себе доброе имя, то почему бы и ему не последовать примеру друга?
Бэй запер дверь и отправился на поиски Чэн Ши-лю.
— Э… этот… Э-э… Сколько записал за собой господин управляющий?
Когда была названа сумма, Бэй умиленно заулыбался и, прищурившись, покосился на женщину с коротко подстриженными волосами:
— Это правда? Можно и один мао?
Учительница, недовольная тем, что помешали ее беседе с Чэн Ши-лю, нахмурилась, но все же хотела ответить, однако, взглянув на Чэн Ши-лю, улыбнулась: гоноша сидел, развалясь в кресле, и смотрел на Усатого Бэя с полным безразличием.
Это озадачило старика. Он стал кланяться, не переставая приговаривать:
— Я вот тоже пришел… Принес мао… Нет, нет, погодите записывать. Сейчас схожу к себе и принесу шесть мао…
Он засеменил было к выходу, но в дверях обернулся:
— Э-э… А правда, что крупные чиновники тоже подписались? И-и… и в газетах напечатают благодарность?
— Никакой благодарности не напечатают, господин Бэй!
— То есть как это не напечатают?! Люди сделали доброе дело…
Женщина усмехнулась, а за нее ответил Чэн Ши-лю, пожав плечами и явно насмехаясь над Бэем:
— Ведь дело это незаконное! Кто станет о нем сообщать в газетах?
— Незаконное?
Усатый Бэй остолбенел. Но тут его осенило — спасен!.. И началось:
— Ну нет, тогда я не согласен! Пойти на преступление? Против закона? Не могу я, уважаемые. Ни за что не решусь! Шестьдесят лет я прожил честно, а теперь меня толкают на преступление? Я, брат Ши-лю, ты знаешь, всегда принимаю близко к сердцу дела других. Если что нужно — пожалуйста… Но на преступление не пойду. Ни за что!
У Бэя задрожали колени, и, бормоча ругательства, он скрылся в своей комнате.
Ван Тун-Чжао
СТРЕЛОЧНИК
На маленькой железнодорожной станции царила суета. Люди толпились всюду: на цементированной площадке перед перроном; в заплеванных, залитых водой углах вокзала, заваленного арбузными корками и всяким мусором; возле билетных касс с окошечками, напоминавшими птичьи клетки; в тени акаций, на каменной лестнице, ведущей в здание вокзала. В большинстве своем это были растерянные, испуганные крестьяне, женщины в простых, грубых накидках, старомодных бамбуковых шляпах, белых кофтах и белых штанах, с красными лентами в волосах и зелеными поясами; от них пахло потом и скверной дешевой пудрой. Из далеких и ближних деревень сюда непрерывно стекались люди — станция считалась единственным убежищем: все поселки, расположенные вблизи от станции, попали в полосу артиллерийского огня. Беженцы уже несколько суток находились в пути, невыносимо страдали от голода и жажды, многие из них совсем пали духом. Под угрозой смерти люди утратили все — чувство собственного достоинства, самолюбие. Неожиданно встретившись здесь, они прониклись взаимным сочувствием, понимали друг друга с полуслова. У всех была одна надежда на скорейшее появление поезда — этого громадного чудовища, которое отвезет их подальше от гиблых мест.
— И чего суетятся! Слышал, что сказали начальнику по телефону с соседней станции? Раньше пяти часов поезда не будет. А вообще никто толком ничего не знает. Может, им придется торчать здесь до вечера…
— И то утешение! А сколько еще должно пройти воинских эшелонов?
— Немало! С подкреплением, с ранеными, с боеприпасами… Правда, следующий везет пять тысяч арбузов на фронт к реке Ц.
— О, арбузы — дело выгодное. Особенно в такое время! Догадайся я об этом раньше, арендовал бы землю, развел бахчи и имел бы верных пятьдесят процентов прибыли.
Первый собеседник усмехнулся. То был рослый мужчина лет тридцати с лишним, одетый в железнодорожный темно-синий китель с медными пуговицами и не гармонирующие с железнодорожной формой широкие белые брюки из тонкой ткани; ноги его были обуты в матерчатые туфли. Он
