объективных фактов о надежности различных когнитивных механизмов или процессов – фактов, поддающихся дефиниции в рамках натуралистического лексикона. Но правильный выбор референтного класса сам по себе объективно не определяется фактами, поддающимися дефиниции в рамках натуралистического лексикона. Значит, что-то остается за бортом» [Brandom 2000: 113].
222
О различии между исходной и производной интенциональностью см. [Haugeland 1998].
223
В [Dunn et al. 2006:239–271] освещается литература и высказываются важные сомнения на предмет главного эксперимента в пользу гипотезы соматических маркеров (SMH). В частности, 1) экспериментальная среда предусматривает более четкую осознанность и эксплицитное мышление со стороны субъектов, так что «сигнал соматического маркера может быть интерпретирован как следствие эксплицитного знания, а не как имеющий каузальную важность в цепочке принятия решений, что делает SMH неотличимой от других отчетов о действиях по заданию» [Там же: 249]; 2) психофизиологические признаки соматических маркерных сигналов (например, показатели проводимости кожи) могут быть интерпретированы как антиципирующее ожидание поощрения или наказания, которое наступит после самостоятельного принятия решений, а не как побуждение к принятию этих решений, так что «эти сигналы могут и не играть каузальной роли при формировании поведения принятия решений» [Там же: 250]. Подобные и другие сомнения, высказанные другими нейробиологами в связи с экспериментами и выводами, сделанными на их основе, рассматриваются в [Pockett et al. 2006; Leys 2011].
224
В числе «чистых» когнитивных теорий, приравнивающих эмоции к суждениям, см. [Solomon 1993; Nussbaum 2001; Roberts 2003, гл. 3]
225
Аристотель дает определения и описывает также стыд (1383Ы2-14), сострадание (1385M3-16), соревнование (1388а32-5) и др. См. [Аристотель 1976,1].
226
Полезная классификация различных типов когнитивистских теорий содержится в [Solomon 2003].
227
То есть условие правильности подразумевает ссылку на рациональные нормы, которые могут служить основанием или оправданием эмоционального состояния. Некоторые ученые (например, Р. Милликен, см. [Millikan 1984] и последующие работы) предлагают, напротив, телеологические нормы, то есть эмоция была бы уместна для наших целей, если бы она способствовала биологическому благополучию своего субъекта, социальной группы и т. д. Однако здесь есть по меньшей мере две проблемы: во-первых, это объяснение также сводится к (в данном случае унаследованным или избранным) каузально-диспозиционным причинам интенциональности и, следовательно, вызывает все те же возражения, о которых шла речь выше; во-вторых, телеологические нормы могут быть иррациональными или аморальными нормами (например, страх тех, кто выглядит иначе, чем члены их группы, может быть выбранным, но объясняется аморальным предубеждением и т. п.).
228
«Однако можно считать предмет страшным, не испытывая страха перед ним, если мы судим о нем только мысля такой случай, когда мы захотели бы оказать ему сопротивление и всякое сопротивление оказалось бы совершенно тщетным» [Кант 1994: 131]. См. также [Morreall 1993].
229
Содержательный анализ этого общего возражения, которое автор называет «проблемой смешанных эмоций», см. в [Greenspan 1988].
230
Автор этого возражения – Дж. Дей [Deigh 2008:17–38]. В более общем виде оно выступает как возражение против интеллектуалистских концепций опыта, то есть теорий, согласно которым для переживания опыта требуется владение понятийным аппаратом. См. об этом [Lurz 2009], в частности главы, написанные Э. Зайделем (С. 35–51) и Р. Робертсом (С. 218–236).
231
В книге «Нейронаука и философия» Хакер открыто уподобляет эту картину аристотелевской, например: «Вообще ошибочным будет полагать, что люди “воплощены” – эта концепция принадлежит к платоновской, августиновской и картезианской традиции, от которой следует отказаться. Гораздо правильнее было бы сказать вместе с Аристотелем, что люди одушевлены (еруоуос), что это животные, наделенные такими способностями, которые придают им в естественной для них форме жизни статус личностей» [Bennett et al. 2007: 160; см. также 131–132].
232
Ср. другую формулировку тех же авторов: «…третье поколение [нейроученых] сохранило основную картезианскую структуру, трансформировав ее в дуализм мозга и тела: субстанциальный дуализм был отброшен, структурный – сохранен. Так что представители нейронаук сегодня приписывают мозгу почти тот же набор ментальных предикатов, что Декарт приписывал разуму, и постигают отношения между мыслью и действием, опытом и его объектами почти так же, как Декарт, по сути просто заменяя разум мозгом» [Bennett et al. 2007: 131].
233
Логическими критериями для применения этих предикатов служат поведение в частности и физические процессы в целом. По причине этой критериальной связи между психическими состояниями и поведением не следует отделять психические явления от их внешнего проявления, если только речь не идет об особых обстоятельствах (например, фантомные боли в конечностях, галлюцинации и т. д.). Но отметим, что Дж. Серл возражает против использования Хакером в этом контексте Витгенштейна: «…подобно тому, как бихевиористы прошлого путали поведенческие свидетельства ментальных состояний с наличием самих ментальных состояний, так и витгенштейнианцы допускают более тонкую, но все же по своей сущности сходную ошибку, путая критериальную основу для применения ментальных понятий с самими ментальными состояниями. То есть они путают поведенческие критерии приписывания психологических предикатов с фактами, приписываемыми этими психологическими предикатами, и это очень глубокая ошибка» [Searle 2003: 103]. То есть «народная психология» – это одно, а натуралистическое описание человеческой психологии – совсем другое. На мой взгляд, это различие подтверждает обсуждаемый нами разрыв между нормативностью и каузальностью.
234
«Философские исследования», § 287 [Витгенштейн 1994,1: 181].
235
См. [Bagnoli 2011: 1-36]. «Нравственные эмоции поощряют или выявляют поведение, которое нарушает или подтверждает моральное правило» [Prinz 2007: 68]; я бы расширил это определение, включив в него поощрение или выявление не только нравственного действия, но и характера. Аристотель раскрывает связь между эмоцией и добродетелью, утверждая, что добродетель сказывается не только в хороших «поступках», но в правильных «страстях», наличествующих в должной мере и направленных должным образом на должный предмет («Никомахова этика», Н.6,1106b [Аристотель 1983, 3: 86]). См. [Kosman 1980]. Понимание природы и этической значимости эмоций будет зависеть от конкретного понимания нравственности как таковой – поэтому утилитаризм и кантианство объясняют нравственные эмоции по-разному. Об этом см. [Oakley 1992: 70-121].
236
Следует отметить, что «юмовская картина» – это упрощение значительно более сложных взглядов самого Д. Юма (например, признания им существования «спокойных страстей»). Сходное изложение
