передать, нагнетая указания на страшное прошлое Юдольфского замка:
Замок древнего Юдольфа! Кто проникнет страшные твои заклепы? Кто обнаружит ужас, основавший в тебе престол свой? <...> Кто из смертных имеет столько смелости, чтобы мог без ужаса коснуться оград твоих; и кто из демонов столько отважен, чтобы мог пройти глухие мраки, полные трупов, пройти стены, обрызганные кровию?
С. 308, 324 наст. изд.; см. также: Ларионова 1995—1996: 42-43.
К этому присоединяются туманные пророчества, голоса из стен и т. д.
У Гнедича след чтения «готических» романов (причем именно френетической ветви «готики») можно обнаружить уже в повести «Мориц, или Жертва мщения»[160]. Эпизод, когда Густав находит Сигизбету, спрятавшуюся в гробе отшельника, и пытается ею овладеть, прямо ориентирован на знаменитую сцену изнасилования Антонии в монастырском склепе в романе Льюиса «Монах» («The Monk»; 1794), французский перевод которого вышел в 1797 году. Делая протагонистом своего следующего произведения, романа «Дон-Коррадо де Геррера, или Дух мщения и варварства гишпанцев», героя-злодея, Гнедич также не мог не иметь в виду «Монаха» — единственный известный к этому времени литературный образец.
«Дон-Коррадо де Геррера»
«Вот роман так роман... — записал 26 февраля 1806 года в своем дневнике С.П. Жихарев, прочитав «Дон-Коррада». — Во-первых, одно имя героя уже приводит в трепет: Дон Коррадо де Геррера! А эпиграф? <...> У-y! у-у! так мороз и подирает по коже! и однако ж этот роман — сочинение очень доброго, миролюбивого и умного человека, бывшего нашего студента — Гнедича» (Жихарев 1989/1: 218). Жихарев безошибочно связал стилистику романа с литературными пристрастиями автора:
Между прочим, он (Гнедич. — Е.Л.) замечателен был неутомимым своим прилежанием и терпением, любовью к древним языкам и страстью к некоторым трагедиям Шекспира и Шиллера, из которых наиболее восхищался «Гамлетом» и «Заговором Фиеско». <...> В «Гамлете» особенно нравилась Гнедичу сцена привидения, а в «Фиеско» — монолог Веррины, в котором этот беспощадный заговорщик (карикатура на Катона) говорит, что он «готов распороть себе брюхо, вымотать кишки, свить из них веревку и на ней удавиться!» <...> И вот результатом этой страсти к «Гамлету» и «Фиеско» появился «Дон-Коррадо де Геррера, или Дух мщения и варварства испанцев»!
Жихарев 1989: 218—219
На связь с Шиллером указывает уже эпиграф из «Разбойников» в переводе Сандунова. Как и в «Морице», Гнедич воспроизводит шиллеровскую схему двух братьев. К ним в «Дон-Коррадо де Геррера» прибавляется заточенный в башню отец, которого Дон-Коррадо морит голодом. Роман скрыто цитатен, многие его эпизоды прямо ложатся на сцены шиллеровской драмы. Влияние Шиллера сказалось и на трактовке образа главного злодея, во многом ориентированного на образ Франца Моора: «Гнедич не только сделал Дона-Коррадо — сторонника инквизиции — безбожником, но и наделил его идеями материалистов XVIII века. Более того, он прямо вложил в его уста знаменитые слова Франца Моора о том, что “сны происходят от желудка”»[161] (Lotman 1958—1959: 425). Вместе с тем Гнедич придал своему герою черты «готического» злодея:
Характер Франца Моора осложняется чертами Карла — как и в других случаях, в чрезвычайно упрощенном виде, — но приблизительно такова же схема характеров Манфреда в «Замке Отранто»[162] и Монтони в «Удольфских тайнах». Любовь такого героя — чувственная страсть, не ведающая никаких препятствий <...>, но она может начинаться и как духовное чувство. Таково начало любви Коррадо и Олимпии, покидающей отца ради возлюбленного. <...> В готическом и разбойничьем романе это традиционная коллизия, разрешающаяся охлаждением тирана-супруга и заточением жены в подземную темницу. Гнедич вводит мотив охлаждения <...>.
Вацуро 2002: 316—317
В отличие от Нарежного, Гнедич совершенно проигнорировал разрабатывавшуюся «готическим» романом «технику тайны», и замок Дон-Коррадо, стоящий среди гор Морренских, не заключает никаких загадок. Он обратился к другим повествовательным приемам, которые не мог найти в немецком «тривиальном» романе, в массе своей просто воспроизводившем одни и те же авантюрные сюжетные схемы. Это наследие авантюрного романа дает себя знать в однотипных дублирующихся эпизодах «Дон-Коррада», однако у Гнедича примитивная авантюрная схема по возможности усложняется. Гнедич пытается воспроизвести характерные именно для «готики» сюжетную ретардацию и обратную временную перспективу: в главах 1—7 первой части действие развертывается в настоящем времени, в главах 8—14 рассказывается предыстория событий. Во второй части повествование развивается хронологически, но время действия первых шести глав предшествует главе 4 первой части; между главами 6 и 7 существует сюжетная временная лакуна; в повествование вводится вставная новелла — история Алонзо. Что касается стихотворной вставки, «Романса» Олимпии, то этот элемент был равно присущ и «готике», и «тривиальному» роману, и даже шиллеровским драмам. Стоит ли говорить, что начинающие русские литераторы не справились с поставленными ими перед собой нарративными задачами. Так, если в «готическом» романе тайна являлась сюжетообразующим стержнем и организовывала всё повествование, получая объяснение лишь на последних страницах, то в «Мертвом замке» Нарежного она лишена всякой функциональности: таинственное прошлое Юдольфского замка не играет никакой роли в развитии сюжета и не получает в пьесе никакого разъяснения, внутренние отношения и предыстория героев, поначалу интригующие читателя, раскрыты автором слишком рано, уже в середине второго действия. Сюжетная ретардация в романе Гнедича ведет к катастрофическим хронологическим неувязкам.
К соблюдению исторической достоверности Гнедич и не стремился. «Испанская составляющая» «Дон-Коррада» была подсказана, вероятно, испанским колоритом ряда «готических» романов (в первую очередь, конечно, «Монаха») и так называемой «черной легендой» об Испании как стране суеверия и религиозного фанатизма, окончательно оформившейся в европейской культуре века Просвещения и служившей удачным фоном для изображения инфернального злодея (см.: Калугина 2001). В этой связи нельзя оставить без внимания замечание Н.М. Виленкина о влиянии на Гнедича романа Ж.-Ф. Мармонтеля Jean-François Marmontel; 1723—1799) «Инки, или Падение Перуанской империи» («Les Incas; ou La Destruction de l'Empire de Pérou»; 1777), трижды изданного на русском языке, в 1778, 1782 и 1801 годах (см.: Гнедич 1884/1: XIX—XX). В образе Коррадо отразились черты суевера-конквистадора Делюка и одного из главных героев — Пизарро, образ которого, впрочем, достаточно героичен. Из «Инков» Гнедич, наверное, почерпнул и примененный им к Дон-Корраду эпитет «кровожаждущий» (см., напр.: Мармонтель 1782/1: 114, 123). В своих инвективах против испанского суеверия он также вдохновлялся непосредственно романом Мармонтеля: «Что же было виною толикого их варварства, приводящего в ужас человечество? Неистовое суеверие: оно единое к сему удобно, и ему токмо свойственны таковые жестокости» (Там же/1: 123—124); «Чрез неистовое суеверие разумею я дух гонения, не терпящий разномыслия с собою; дух ненависти и мщения, ополчающийся
