за собой.
— Почему вы не в кабине? — спросил он, втайне надеясь услышать, что место там оставлено для него, что его просто не разбудили, когда тронулись.
— Но там дедушка Антон…
— Это тот, который любит считать деньги?
— Он самый.
— Что же он, всегда так деньги считает?
— Должность, — сказала она кратко. — Да и не доверяет он себе после одного странного случая.
— Какого же? — Он наступил на светлый кружок на самом краю канавы. Внизу тускло сверкнула вода.
— Не сорвитесь, — сказала Ускова, и ему опять была приятна эта ее предупредительность. — Какой, спрашиваете, случай попортил старика? Однажды в нашу контору залезли воры. Деревянная постройка, разве какие запоры помогут? Касса хранилась у нас в дубовом окованном сундуке. Приходим утром: в крышке высверлено окно, хоть голову в него суй. Кругом опилки, стружки. А пачки денег аккуратненько так лежат нетронутые. Составили, конечно, акт. Стали пересчитывать — все до последнего рваного рубля на месте. Дедушка Антон считал весь день, сам себе и никому не верил. Вот с тех пор… Ну, вы садитесь поближе к кабине. Хотите овчины подложу, будет мягче?
— Нет, нет! — замахал в темноте руками Платунов и вновь ощутил щекотные судороги во рту.
Они сели. На дверях короба щелкнул замок. Малый засвистал мотив из какого-то нового кинофильма. Мотивы в кинофильмах ныне были все на одну колодку, и Платунов так и не вспомнил, из какого именно был этот.
Машина тронулась. Странно, что у Платунова не было желания о чем-то расспросить Ускову. И Ускова ни о чем не спрашивала его. Она не обижалась на его равнодушие, а он обижался и думал с раздражением: «Хотя б узнала, что я за человек, куда и зачем еду… Похороны… Ностальгия… Чушь собачья! А что? Может, и ностальгия. Черт понес же ни с того ни с сего в Нырок, который кажется сейчас просто неправдоподобным. Поехал, как Сомс Форсайт в свою бедную деревню где-то на пустынном морском берегу. Но Сомс-то поехал перед смертью… — Платунов зло сплюнул и выругался в темноту: — Всякая дребедень в голову лезет!..»
4
Наталья Ускова напряженно ждала, не прозвучит ли еще раз его голос. Но попутчик молчал. И она подумала, что нет, не могла она сделать промашку: это Василий Платунов. «Тот самый Василий, который…» Дальше Наталья не хотела вспоминать. Нет, не просто не хотела, может быть, она и хотела бы все вспомнить, но мысль упорно спотыкалась на слове «который» и дальше не шла. Должно быть, потому не шла, что она не знала, какие слова поставить после «который». А слова можно было поставить всякие. Например: «который любил меня, очень сильно любил. Но это было давно…» Или можно было поставить такие слова: «который обманул меня…» Но в жизни ее немало обманывали, стоит ли помнить? Или такие: «Насмеялся над моими надеждами». Какими? Обещал жениться и не женился? Но ведь она вышла замуж за другого и была счастлива, хотя жизнь потом и сложилась нелегко. И в том не виноват ни Платунов, ни она сама.
Она ничего не знала, как жил Платунов эти тридцать лет, долгие, как век. Да неужто тридцать?
Да, давно и недавно все это было. Смотря что вспоминать… Хорошее, кажется, было так давно, что даже не верится, что оно было, до того хлипкие воспоминания о нем. А плохое… не хочется вспоминать…
Наталья долго глядела в тот угол, где тихо, будто неживой, сидел Платунов. Ей хотелось увидеть его лицо, может быть, по едва уловимым приметам понять, что он узнал ее. Но мог же он хотя бы засомневаться голосу. Неужто так изменился, огрубел ее голос? Обидно, что незнакомые иной раз признавали его за мужской.
Ах, как только не поизгиляется над человеком жизнь!..
В том углу ничего нельзя было разглядеть, напрасно она напрягала глаза. Посветить фонариком? Грубо. Да и разве при неожиданном свете что-то может остаться на лице человека, кроме испуга?
Скрипел и пошатывался короб. Стихший было дождь снова забарабанил по верху. Под полом перегруженной молотилкой звенел мотор.
Она впервые его заметила, когда вышли танцевать кадриль.
Был уже поздний вечер, но не умолкали ни песни, ни звон двухрядок, ни сплошные удары бубна на большой площадке возле пожарного сарая в деревне Нырок. В петров день здесь собирались парни и девки со всей окрути. Игрища занимались где-то вскоре после полудня и отгорали к утру, когда под горой на лугах заклубится туман, от реки потянет холодом и все, даже самые заядлые игруны и самые влюбленные пары, почувствуют усталость и вспомнят, что далеко бежать домой по мокрой утренней траве.
Она заметила этого парня в самый разгар праздника. Был он высок и худ и еще по-юношески нескладен. Деревенские парни, несмотря на жаркую погоду, были в галошах и суконных черных парах, а у него на ногах остроносые скороходовские ботинки с черными ткаными верхами, какие редко кто носил в праздники. Кремовая рубашка очень шла ему. Особенно были на диво маленькие стеклянные, под жемчуг, пуговицы.
Он танцевал слишком спокойно, без придурковатости, не так, как другие парни. Ей казалось, что он смущается или не умеет танцевать, и потому, не торопясь, делает то, что делают другие. Но вскоре убедилась, что он танцует так вовсе не из-за неумения. У него были другие манеры, и весь он был какой-то другой, не деревенский.
— Кто это? — спросила она нырковскую подругу.
— Что ты, да это же наш Вася Платунов.
— Где он был? Откуда приехал?
— Да ниоткуда он не приехал, сроду у нас. ШКМ ныне кончил.
— Ученый… И танцует-то как-то не по-нашенскому.
— Небось с учителками танцевал, выучился.
Наташа увидела в Васе Платунове что-то такое, что отделяло его ото всех. И когда он шел ей навстречу, высокий, длинноногий, чуть наклонив набок голову на тонкой, слишком нежной для парня шее, ей отчего-то делалось холодно, и она уже не помнила, как танцевала с ним. Ничегошеньки не помнила.
— Послушайте, почему мы стоим? — вдруг раздался голос попутчика и спугнул небывало ясные воспоминания.
Да, воспоминания были ясны и четки. А она-то думала, что все это уже забыто, перекипело, перегорело, задавлено, развеяно годами. Удивительно дотошно все это сохранила память. А для чего? Для чего все это надо помнить человеку? Не для того ли, чтобы считать свои неудачи и поражения?
Наталья взглянула в окошечко: как это она не заметила, что машина стоит? Сколько она уже стоит? Вглядевшись в мутную шелестящую темноту дождливой ночи, она увидела знакомую местность Осунского подгорья — справа
