ваша семья, и ваша партия либертинов. Кем вы были, дорогой мсье Перрен? Лихим генерал-капитаном, спасителем и защитником Женевы, гордостью города. А кем стали, после того как сложили оружие и увлеклись политикой? Рядовым прохвостом, что в своре с другими, такими же прохвостами, вдруг удумал, что может на что-то влиять. Вы, верно, полагаете, что если заняли место в Совете города, то можете делать всё, что хочется лично вам? Да, вам не нравится многое, если не всё, что я создал для Женевы. Вам отвратительна церковная дисциплина, вы презираете «Церковные ордонансы», вам ненавистна Консистория. Всё, это мешает вам вести разгульную и беспутную жизнь. И в этом ваша недалёкость как политика. Неужели вам не понятно, что, отменив ордонансы и Консисторию, вы разрушите то, на чём восстала и расцвела Женева? Отмените их и не пройдёт и трёх лет как всё вокруг вас рухнет. Рухнет вера, а с ней и весь город. Но я не дам вам этого сделать, как бы вам всем этого не хотелось. Сам Бог сподвиг меня создать и защитить эту веру. И я буду защищать её, чего бы мне это не стоило. А как же кстати для вас пришёлся этот процесс над Сервэ! Очевидно, что вы и он задумали действовать сообща, чтобы устроить политический переворот. Уж слишком ладные вы устраивали представления на всех последних судебных заседаниях. Думаете, я не вижу какую ловушку вы строите для меня? Не заметите, как угодите в неё сами. И вы, дорогой Перрен, и все другие ваши сторонники, и Сервэ. Вы, противники Церкви и веры – мои противники и нет к вам снисхождения! Вы изо всех сил стремитесь разрушить данное миру Богом. Но пока есть я, вам это не удастся. Бог назначил меня защитить Слово Своё и я сделаю для этого всё, чего бы мне это не стоило. А ты, Мишель? Умнейший муж, но выбрал не ту сторону. Ты все свои таланты употребил для разрушения. И явил глупость, связавшись с Перреном. Думаю, ты сам уже это понял. Но свой выбор ты сделал сам, а по сему изволь принять и свою долю. Вообще всё это представление слишком затянулось. Пора его закончить. Всё, что сопротивляется Церкви, должно быть нивелировано или уничтожено. И неважно, будет это сделано решением суда, моей волей или мечом. Да простит меня Господь, ибо все дела и мысли мои устремлены только во славу имени Его.»
Из-за двери послышался звон секретарского колокольчика. Не иначе Морель торопился с вестями, которые давно и с нетерпением здесь ожидались. Они и должны были всё решить.
– Что у вас, дорогой Люсьен? Пришёл ответ?
– Да, мэтр, вот он, только что доставили. И ещё донесение от мэтра Жозефа, – Морель положил перед Кальвином плато, на котором лежали два запечатанных пакета.
Один обычный, с одной единственной печатью начальника городской тюрьмы. Другой непривычно пухлый и печатей на нём было в избытке. Кальвин взял его в руки первым. Не спеша, словно раздумывая, повертел его в руках, осмотрел со всех сторон. Все печати, каковые должны присутствовать на пакетах с документами особой важности, нетронуты и каждая на своём месте.
– Благодарю вас, Люсьен! И будьте сегодня в своей канцелярии. Вы мне понадобитесь.
Поклонившись и не говоря ни слова, Морель неслышно вышел из кабинета. По тому, каким он застал Кальвина, Морель понял, что остаток сегодняшнего дня, ближайшие вечер и ночь будут не из лёгких. Ситуация в городе иного и не предполагала. В последние дни в Женеве и окрестностях вдруг резко увеличилось число нарушений порядка и церковной дисциплины. Консистория, суд и городская стража едва справлялись с недовольством граждан. Каждый день в тюрьму отправлялись десятки дебоширов и болтунов. Многие, отбыв положенный срок, выходили отнюдь не успокоенные и просветлённые «Наставлениями в христианской вере», а наоборот хмурые и обозлённые. Особо недовольные персоны, подстрекаемые коварными либертинами, снова и уже публично нарушали «Ордонансы» и в очередной раз отправлялись в замки мсье Жозефа. Тюрьма их уже не страшила. Число таковых бузотёров с каждым днём росло в угрожающей прогрессии.
По расчётам Мореля, лавина этого недовольства должна была накрыть Женеву в ближайшие недели, если не дни. И сила этой лавины обещала быть таковой, что ни стража, ни Консистория, ни все приверженцы Кальвина и его Церкви не смогли бы её удержать. Вся система власти, городского и церковного управления, выстроенная по лекалам «Наставлений» и «Ордонансов», будет сметена беснующимся охлосом. И сия картина не посулит ничего доброго. Всё, выстроенное годами кропотливого труда, пойдёт прахом, если только …
«Если только мэтр каким-то непостижимым образом не развернёт всю ситуацию в обратное русло. Сейчас все и всё против него. Но он единственный, кто может что-то сделать, чтобы избежать краха».
Этих мыслей своего секретаря Кальвин конечно же не слышал. Подержав немного пакет в руках, словно пытаясь угадать, что тот мог бы в себе содержать, Кальвин наконец надломил печати и извлёк содержимое. Несколько гладких словно шёлк листов бумаги. Каждый исчертан ровными строками латиницы и увенчан своим особым вензелем. Не раздумывая, первым Кальвин взял лист с гербом Женевы и вензелем Совета города. В нём было всего несколько строк:
«Достоуважаемый мэтр Кальвин! Совет свободного города Женевы и окрестностей, обратился к главам и настоятелям церквей городов Швейцарского союза относительно согласия тезисов, выдвинутых обвиняемым в богохульстве и ереси Мишелем Сервэ, с принятым вероисповеданием, и получил от них ответы. Содержания сих ответов направляются в подлинном виде вам, как главному и единственному обвинителю, для прочтения и составления окончательного заключения относительно степени виновности упомянутого Сервэ. Данное заключение будет рассмотрено судом и принято к сведению при вынесении приговора о наказании, либо оправдании подсудимого Сервэ. Для соблюдения сроков, отведённых на рассмотрение дела, Совет настаивает на незамедлительном вашем ответе на данное обращение.
День восемнадцатый десятого месяца года одна тысяча пятьсот пятьдесят третьего от рождества Христова»
Следующим в руках Кальвина оказалась пара листков с вензелем церкви свободного Берна, главного защитника Женевы, и монограммой её главы мэтра Галлера. Кальвин пробежал глазами по тексту, стараясь не увязнуть в витиеватых лексических оборотах автора. Из всего написанного выходило, что «Капитул Собора свободного Берна внимательно ознакомился с тезисами, высказанными неким Мишелем Сервэ, гражданином Лиона и подданным французской короны, а также с тезисами, изложенными им же ранее в книге «Christianismi Restitutio», и пришел к следующим заключениям. Первое. Суждения, высказанные мсье Сервэ, не согласны не только с исповеданием евангелическим или католическим, но даже с первоосновами всего Слова Божия, завещанного миру
