Ликует форвард на пожар,свинтив железные колена,но уж из горла бьет фонтан,он падает, кричит: измена!А шар вертится между стен.дымится, пучится, хохочет.глазок сожмет – спокойной ночи!глазок откроет – добрый день!и форфарда замучить хочет[207].
………………………….открылся госпиталь.Увы!Здесь форвард спитбез головы.
Можно предположить, что отдавшийся во власть своей футбольной страсти форвард сходит с ума, теряет голову, что реализуется в этом стихотворении в гротескной буквальности, столь характерной для поэтики ОБЭРИУ. Заболоцкий говорил о себе, что «он – поэт голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителей». К этому следует добавить замечание И. Лощилова, ведущего специалиста по творчеству Н. Заболоцкого, что «причудливый художественный мир «Столбцов» возник на пересечении поэтических, живописных и научных интересов автора»[208].
Примечательно, что в романе Набокова сформулирован вывод от впечатления, которое производит картина Романова, как и ее закамуфлированный источник – стихотворение Заболоцкого. «Меня неопределенно волновала (говорит Чердынцев. – Н.Б.) эта… ядовитая живопись, я чувствовал к ней некое предупреждение […] далеко опередив мое собственное искусство, оно освещало ему и опасности пути» (выделено мной. – Н.Б.).
Как обычно, у Набокова нет прямого указания на знакомство со стихами Заболоцкого. Есть, впрочем, намек косвенный. Стихотворение «Футбол» было написано в 1926 году и опубликовано в № 12 журнала «Звезда» за 1927 год. В романе «Дар» Федор рассматривает книги в русской книжной лавке: «На другом столе, рядом, были разложены советские издания […] Между “Звездой” и “Красным огоньком” […] лежал номер шахматного журнальчика “8 × 8”».
Гротескно-эротическая поэзия Заболоцкого конца 20-х вряд ли могла остаться не замеченной В. Набоковым. Сборник «Столбцы», вышедший в феврале 1929 года, произвел сильное впечатление на критиков и читающую публику. В нем увидели строки, отсылающие к «Тяжелой лире В. Ходасевича», чье «Собрание стихов», вышедшее в Париже в 1927 году, было встречено восторженно не только в эмиграции, но и в России. И. Лощилов называет, в частности, стихотворение В. Ходасевича «Звезды» из сборника «Европейская ночь» (о художественном присутствии этого стихотворения в «Даре» см. ниже) «столбцом до “Столбцов”». Чем, кроме поэтических достоинств, мог привлечь Набокова первый сборник молодого поэта? «Столбцы» воспроизводили зримо и осязаемо «новый быт» (одна из формул времени) Ленинграда и Москвы 1920-х, преобразованный быт нового человека.
Выходит солнце над Москвой,старухи бегают с тоской:куда, куда идти теперь?Уж новый быт стучится в дверь!
Кроме отдельного столбца «Новый быт» – такова была общая тема сборника. Вполне закономерно, что в «Даре», романе, организованном вокруг произведения о Чернышевском, сыгравшем не последнюю роль в создании проекта нового человека и картины его образа жизни, обнаруживается немало отсылов к стихам Заболоцкого. Так, «вопли желудочной лирики», образующие константный мотив еды в романе: ее поглощения («Шахматов немедленно стал резать бутерброд […] на краю тарелки нашлепка горчицы подняла, как это обычно бывает, желтый свой рог»), приобретения («Из русского гастрономического магазина вышел инженер Керн, опасливо суя пакетик в портфель, прижатый к груди»), страстно-похотливого к ней отношения отражаются в пищевой гротескной эротике стихотворения Н. Заболоцкого «Рыбная лавка». Надо отметить, что оно не вошло в сборник «Столбцы» 1929 года, а было опубликовано в том же 1929-м в № 8 журнала «Звезда»:
И вот, забыв людей коварство,Вступаем мы в иное царство…Тут тело розовой севрюги,Прекраснейшей из всех севрюг,Висело, вытянувши руки,Хвостом прицеплено на крюк.Под ней кета пылала мясом,Угри, подобные колбасам,В копченой пышности и лениДымились, подогнув колени,И среди них как желтый клыкСиял на блюде царь-балык.О, самодержец пышный брюха,Кишечный бог и властелин,Руководитель тайный духаИ помыслов архитриклин,Хочу тебя! Отдайся мне!Дай жрать тебя до самой глотки!Мой рот трепещет, весь в огне,Кишки дрожат как готтентотки,Желудок в страсти напряжен,Голодный сок струями точит —То вытянется, как дракон,То вновь сожмется что есть мочи,Слюна, клубясь, во рту бормочет,И сжаты челюсти вдвойне…Хочу тебя! Отдайся мне![209]
С гастрономической темой связан и другой сквозной мотив романа – мотив поглощения кондитерских изделий: «…Журналист Ступишин, въедавшийся ложечкой в клин кофейного торта»; Он (Годунов-Чердынцев. – Н.Б.) купил пирожков (один с мясом, другой с капустой, третий с сагой, четвертый с рисом, пятый… на пятый не хватило) в русской кухмистерской, представлявшей из себя как бы кунсткамеру отечественной гастрономии…»; о Чернышевском: «Нашего же героя юность была кондитерскими околдована». К этому же ряду примеров относится многократно всплывающий в повествовании образ пышки, кондитерского изделия и русского названия новеллы Мопассана, рассмотренный в предыдущей главе о романе «Дар».
Тема кондитерских в «Даре» служит общей аллюзией на стихотворение Заболоцкого «Пекарня». Привожу в редакции 1929 года сборника «Столбцы»:
