Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
Ответ укрепил мою репутацию «остроумной блондинки», как меня окрестили колумнистки, писавшие о голливудской жизни. В реальности, конечно, дела в кино обстояли вовсе не так радужно.
Иногда я думаю, что останется от фильмов, в которых я снималась – натужных комедий, слезливых мелодрам, псевдоисторических постановок, драм с шитыми белыми нитками хеппи-эндами и прочей голливудской продукции, в которой я участвовала более или менее добровольно. Вероятно, несколько гангстерских фильмов еще будут иметь кое-какое значение, потому что людей всегда волновало убийство. Останутся, пожалуй, еще две-три комедии, потому что я время от времени вижу, как делают их ремейки. Все прочее окажется в обширной братской могиле забытых фильмов, и никого не будут волновать их эфемерные успехи, цифры прибыли, над которыми тряслись в свое время менеджеры студий, и шумиха, которая когда-то вокруг них кипела. Чтобы проверить свою гипотезу, я велела поставить в домашнем кинозале несколько хитов десятых и двадцатых годов. Они смотрелись просто ужасно. Актеры, чьим мастерством я искренне восхищалась, теперь выглядели обыкновенными кривляками. Сценарии в массе не выдерживали никакой критики, а об операторской работе нечего и говорить. Полагаю, что зрителям будущего наши фильмы покажутся такими же убогими и бессмысленными, как мне – комические ленты с бесконечными болванами, швыряющими друг в друга торты, и немые драмы с кинодивами, таращащими подведенные глаза.
Габриэль сочинил книгу «Моя жизнь в воздухе», и она имела успех. Приободрившись, он стал писать статьи – сначала только об авиации, потом обо всем на свете, что его интересовало. Мы обменивались письмами, и с какого-то момента тон его посланий стал тревожить меня. «В воздухе витает предчувствие войны», – повторял Габриэль на разные лады. «Грядет война, и она будет ужасной». Звезда далекой ярмарки тщеславия, я не верила ему или верила недостаточно. Но в 1937 году я приехала в Париж как раз в разгар всемирной выставки. Наш автомобиль ехал к Сене, и когда мы вырулили на мост Иена, я повернула голову и увидела то, что никогда не забуду – скульптурную группу «Рабочий и колхозница», словно летящую в небе, и напротив нее – высокий постамент с немецким орлом, который отсюда казался совсем маленьким. Развевались по ветру флаги, вздымались струи фонтанов Трокадеро. Когда мы миновали Эйфелеву башню и подъехали к павильонам, произошло событие, на которое мало кто обратил внимание, на которое я еще долго буду вспоминать, потому что будущее словно подмигнуло настоящему в тот миг. Ветер сорвал с флагштока немецкий флаг со свастикой и сбросил его на землю. Подбежали несколько служителей, и флаг вернули на место, но я все еще стояла, словно в оцепенении.
– Теперь ты понимаешь, что я был прав, – сказал Габриэль, указывая на советский и немецкий павильоны, стоящие друг против друга. – Противостояние!
В тот приезд я заметила, что Габриэль стал куда больше говорить о политике, чем раньше. Его взгляды определились окончательно – он стал убежденным антифашистом, и я сразу же должна сказать, что в тогдашней Франции (что бы французы ни утверждали сейчас) его позиция казалась скорее маргинальной. Над немцами можно было посмеиваться на правах победителей в прошлой войне, но утверждать, что фашизм – зло, мало кто осмеливался. С Германией шла бойкая торговля, и если уж говорить начистоту, коммунизм нервировал почтенных буржуа куда больше, чем фашизм. Ведь фашисты всего лишь сжигали людей в концлагерях, а коммунисты покушались на сокровенное – на частную собственность.
Из Франции я уплывала с тяжелым сердцем. Я пыталась уговорить Габриэля поехать со мной, была даже согласна на то, чтобы забрать Франсуазу в Америку и обещала дать ей лучших врачей, но он наотрез отказался. Лайнер причалил в Нью-Йорке, я села на поезд до Лос-Анджелеса. В коридоре возле моего купе я столкнулась с женщиной лет тридцати, которая попятилась, увидев меня. Во Франции на меня никто не обращал внимания, потому что в то время голливудское кино не имело в Европе такого успеха, как сейчас; в Америке мне не давали прохода, но тут явно было что-то другое. Через какое-то время, когда поезд был уже в пути, в дверь моего купе постучали. Я открыла, на пороге стояла та самая незнакомка, которая недавно шарахнулась от меня.
– Я прошу прощения, – пробормотала она, – я вовсе не хотела вас тревожить, но… Вы меня не узнаете?
Я внимательно посмотрела на нее. Ухоженная, хорошо одетая, если средний класс, то его верхушка. Волосы высветлены, брови выщипаны, на лице – густой слой пудры. Может быть, я сталкивалась с ней в Голливуде, но я ее не помнила и честно об этом сказала.
– Я Конни, – прошептала она.
– Господи! – вырвалось у меня. – Вот так встреча! Заходите, не стойте в дверях…
– Меня теперь по-другому зовут, – начала она, садясь напротив меня. Я закрыла дверь и посмотрела на ее лицо. Никаких следов шрамов. Пудра, конечно, присутствовала, но ее было недостаточно, чтобы скрыть рубцы. – Когда ко мне пришла полиция, я струхнула, собрала вещички, сбежала и села на первый автобус. Поехала туда, где никогда раньше не бывала. С карьерой, конечно, пришлось распрощаться… устроилась мыть полы. – Она невесело хохотнула. – Потом перебралась в другое место, потом опять, и опять. Мне все казалось, что Тони за мной охотится, потому что он считал, что я его сдала. Не знаете, как он сейчас?
– Я давно его не видела, – сказала я. – Кажется, у него все хорошо. Вы-то как?
– О, вы не поверите. Устроилась я как-то в дом к одному хирургу. Он заметил, что я лицо прикрываю, стал допытываться, что да как. Не знаю, что на меня нашло, но я ему все выложила. Он сказал, что мне нечего стыдиться, что Тони – подонок и поделом ему. А мне нечего бояться, он работает в пластической хирургии и знает, как зашить шрамы, чтобы не осталось следов. В общем, он мне не только шрамы убрал, но и нос переделал, и подбородок. Теперь меня даже родная мать не узнает. – Конни помолчала и гордо прибавила: – Ну, а потом мы поженились. Он так мной гордится, я уж перестала ему доказывать, что не я Тони сдала.
– Значит, это были не вы? А кто?
– Понятия не имею. Я одно время думала, что вы на него стукнули. У вас такое лицо стало, когда он меня порезал… Но вы бы не стали из-за меня так рисковать, верно?
– Боюсь, что нет, – усмехнулась я.
Мы поговорили еще немного, и Конни удалилась, а я задумалась о том, что ее история может стать неплохой основой для сценария. Женщина скрывается от гангстера, который думает, что она его предала. Тут ого-го сколько можно накрутить!
«Бегущая женщина» была снята и имела успех. Шенберг вызвал меня к себе и спросил, нет ли у меня идей по поводу гангстерского фильма, который можно снять в короткие сроки и в небольшом числе декораций.
– Сколько денег дадите? – спросила я.
– Могу дать только сто пятьдесят тысяч.
– Этого мало, – заметила я, – но попробовать можно.
Лучший сюжет предложил сценарист Карсон: в тихом городке живут доктор с женой, их жизнь давно разладилась, а потом к ним вламывается банда с раненым гангстером. У героини поклонник, который не прочь за ней приударить, и он тоже попадает в заложники. Между героиней и раненым гангстером что-то намечается. Одним словом, зритель не будет скучать ни минуты.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
