Наверное, именно этот запах я и чувствую с тех пор, как поднялась по лестнице. Пыльцу лилий. Может, вся комната полна лилий, и вонь их гнилой пыльцы наполняет воздух, плывет навстречу мне по коридору.
– Лилии, – говорю я громко. – Это лилии.
Только пыльца лилий пахнет не так.
– Майя? – окликает меня паренек.
– Не могу, – говорю я.
Я не могу идти обратно. Я не могу идти дальше. Я не могу стоять здесь вечно.
– Я войду, – говорит он.
Я поднимаю отекшую руку, чтобы его остановить, но он и не шевельнулся.
Мне приходится мобилизовать все мои силы, чтобы поднять ногу.
Узнаю наше коричневое с золотым одеяло. Кровать смята, одеяло бугрится на дальней стороне. На моей стороне.
Вот мое наказание. За обрыв, за домик. За то, что вообще уехала из дома.
Череп у меня сжимается. Скальп сжимается еще быстрее. Я чувствую, как у меня внутри глазниц нарастает давление.
Малыш. Наш малыш. Маленький мальчик с голубыми глазами. Я оставила его, плачущего. Я должна была бы знать. Пальчики у него были такие пухленькие и цепкие, и я его там оставила, а ты здесь, мертвый, и я даже не знаю, сколько времени прошло, потому что отправилась поиграть.
Мы и познакомились за игрой «Вопросы и пари», и в последнем раунде ты поставил все на мой ответ: 1866. Я ошиблась на год: ты потерял все, и я тоже. Через три года твой шафер оформил эту историю взаимного проигрыша как историю общего выигрыша в виде тоста, заставившего нас смеяться до слез. Потом мы еще гадали: много ли найдется свадеб, на которых упоминали бы о политических убийствах?[12]
Мой взгляд на секунду останавливается на окне. Солнечный свет меня слепит. Сейчас должен был бы идти дождь.
Я чувствую удар от собственного падения на пол, не заметив падения, не ощутив, как у меня подкосились ноги.
Тебя нет. Ты здесь, но тебя нет.
Мне не следовало возвращаться.
Мне следовало сохранить надежду.
Паренек проходит мимо меня к кровати. Я не могу на него смотреть. Я не могу на него не смотреть. Если я моргну, у меня кожа лопнет. Я фокусирую взгляд на ближайшей ножке кровати. Красное дерево, куплена у незнакомого человека через Интернет. Мы добились скидки в пятьдесят долларов из-за царапины, которая потом прекрасно заполировалась. Паренек поднимает одеяло, делает то, чего я сделать не в состоянии, потому что я уже так делала, а я стою на коленях и прошу мое сердце прекратить биться, умоляю его остановиться. Ну, пожалуйста! Неясная фигурка паренька отшатывается, роняя одеяло. Его громкий вдох – ураган, которому я не могу противиться. У меня звенит в ушах, а мой взгляд падает на мои руки. Одна уродливо раздутая и синяя, вторая – с изрезанной кожей. Я не чувствую обеих. Я чувствую только нескончаемое, оглушительное буханье моего сердца, которое нелепо желает биться дальше.
22
Съемки первого дня одиночного испытания будут отправлены в студию, но режиссер монтажа их не увидит, не пустит в производство. Не будет отлаживать оттенок листвы или насыщенность глаз Зверинца. Участники будут осматриваться, идти и расчесывать комариные укусы в реальном времени вечно. В этот вечер покажут третий выпуск «В потемках»: первый и единственный финал недельных съемок. Смотреть его будут многие, но почти никто не запомнит. Съемки второго дня одиночного испытания так и не будут отправлены в студию. Беспилотник с камерой приземлится – и больше не взлетит.
На третий день проснувшийся Заклинатель обнаруживает своего оператора валяющимся рядом с укрытием. У него из носа течет красная юшка. Он берет рацию у оператора, чтобы вызвать помощь. Ему отвечает голос, полный паники, который заверяет его, что помощь идет. Заклинатель несколько часов держит потную окровавленную голову оператора у себя на коленях, рассказывая ему разные истории и понемногу наливая воду в рот. Помощь не приходит, и сердце оператора делает последний удар. Заклинатель пытается вынести труп из леса, но, с трудом преодолев метров восемьсот, падает без сил. Он бормочет последнюю молитву, скрещивает цепенеющие руки оператора у него на груди и оставляет труп под березой. Вскоре он принимает сильнейшую жажду и порожденную патогенами тошноту за голод и решает пойти охотиться. Он ковыляет по лесу – и бред опускается на него, словно туман. Ветка качается под весом белки. Он бросает свою заостренную волшебную лозу. Лоза летит быстро, попадает в ствол другого дерева и отскакивает в кучу листьев. Заклинатель ищет свою лозу до темноты. Ночью он начинает потеть, а потом его рвет. Ему жарко. Он вытирает сопливый нос – и его рукав становится красным. Он плачет, видя налитый кровью глаз жены. Его внутреннее чудовище – мелочь по сравнению с этой одержимостью, такой стремительной, такой болезненной, такой абсолютной. В полубреду он пытается понять, почему ему не пришло в голову попытаться заклясть болезнь оператора. А потом демон запускает в его внутренности свои бесчисленные когти и вспарывает ему утробу.
Помощь приходит к четырем участникам. Пилота, Биологичку, Инженера и Банкира возвращают в лагерь съемочной группы их еще не заболевшие операторы. А когда оператор Следопыта утром не объявляется, он идет в ту сторону, откуда пришел накануне, и находит его скорчившимся в спальнике, в лихорадке. Следопыт помогает ему дойти до базы. Этих пятерых участников эвакуируют и помещают с остальными членами съемочной группы в карантин, где каждому отводят пластмассовый бокс. Там, в окружении плача умирающих незнакомцев, их снова регистрируют.
Стремительно мутирующий и все еще не установленный патоген первым поражает Следопыта – без какой бы то ни было прелюдии. Он потеет, плачет и видит кошмары, но у него нет кровотечения и он не умирает. Сочетание хорошей наследственности и многих лет максимальных нагрузок на иммунную систему спасает его. Он доживет до печальной старости, рассказывая свою историю очень немногим и никогда – широкой публике.
Банкир обходится простудой. Он отбывает положенный срок на карантине со смесью страха и скуки. Когда его позже переводят в калифорнийский лагерь для беженцев, он стремится рассказать свою историю любому, кто готов слушать.
На второй день карантина у Пилота из глаз и носа начинает сочиться кровь, пятная его безупречное лицо воина. Он всегда считал, что если умрет молодым, то это произойдет в одном великолепном крушении. Его последний вздох – это крик коршуна, упустившего добычу. Биологичка уходит относительно спокойно, в беспамятстве не чувствуя боли, видя сны о своей подруге. Инженер остается в сознании до конца. Он фантазирует о том, как поцелует Зверинца – и она ответит на его поцелуй. В его грезах они оба чистые. Инженер сохраняет оптимизм до конца: за секунду до смерти он подумает: «Я поправлюсь».
Ковбой оказался среди тех, кого в суматохе эвакуации забыли. Он выходит на съемочную базу, но спустя много дней, когда там давно не осталось никого, кроме Эксперта, который настоял на том, чтобы остаться и искать остальных. Когда Ковбой находит его, опознать его можно в основном по фланелевой рубашке. Мухи пируют на его засыхающей крови. Ковбой продолжает искать остальных и спустя неделю становится жертвой не стремительно распространяющейся эпидемии, а микробов в неудачно выбранной стоячей воде. Умирать он будет в бреду, обезвоженный, покрытый собственными испражнениями. Но он будет улыбаться, глядя, как вдали играют его трое детей. Его сыновья и дочь так и не узнают подробностей смерти отца. Они будут расти, жалея, что так мало знают – и что он вообще отправился за запад. «Если бы только он остался дома!» – будут они говорить.
