Он считал, что в них - Христос. Сказано же в Евангелие что-то относительно "малых сих". И он, наверное, пытался таким образом одновременно приблизиться к Богу и оскорбить Его. Не знаю... Но, после гибели его жены, при обыске в квартире нашли его незаконченную рукопись, этакий философский роман. Говорили - гениальная вещь! Впрочем, сам я не читал. Так было там что-то о Повелителе Мух, о жертвоприношениях, о детях... И о том, что главное для верующего чтобы Бог заметил тебя. А к этому - два пути: первый стать святым, завоевать Господне внимание и благоволение подвигами во имя веры - но этот путь слишком тяжел для многих, и тогда остается вступить на второй путь - преступлениями против веры и человечности добиться Господнего проклятия, которое тоже есть внимание... Главное, чтобы Бог заметил тебя! А потом - Он простит... Он всех прощает!
- Жиль де Рэ... Жиль де Рэ тоже... Убивал детей, чтобы оскорбить Бога, заслужить его внимание... И прощение. В конце-то концов, Жиля де Рэ простили...
- Да, что-то общее есть. Но в пятнадцатом веке люди, наверное, были добрее и мягче. Потому что я не способен простить. Ни его, ни себя! Себя - в первую очередь... Если бы я понял раньше... Понял, как я все-таки люблю Веньку...
Знаешь, когда он был маленький... Он был такой забавный...
Красный, сморщенный... И все время орал. Как же он действовал мне на нервы! Уже тогда...
- Сабнэк кричал, что Бог вспомнил о нем и послал ангела, - всхлипнула я.
- Я слышал это.
- Венька...
Глава 12 - МЕЛКИЙ
Венька!
Я думал, мы могли бы стать друзьями. Черт побери, а ведь мы кажется УЖЕ стали друзьями за те полтора суток, ведь не было бы мне иначе так...
Господи, ну почему не могло все кончится так, как мы хотели?! Почему он должен был умереть?! Почему в этом мире добро не побеждает НИКОГДА?!
Я чувствовал себя как во сне.
Как будто меня сильно ударили по голове, так, что даже не больно уже, потому что все функции атрофировались. Я, как машина, повинующаяся приказам, делал все, что говорил мне Кривой.
Его голос, как программа, которую я исполнял инстинктивно, потому что уже рефлекс такой выработался, и думать не надо было, все получалось само собой.
Мы шли молча. Я - впереди, за мной отец Веньки с девочкой на руках, и эта женщина - жена Крушинского.
Мне хотелось бы думать, что все кончилось. Пусть не для меня - но для них, для этого пожилого джентельмена, такого надменного и элегантного. Он и сейчас идет за мной, почти не глядя себе под ноги, и во взгляде его величественное презрение ко всему, что происходит. Он играет придуманную себе по такому случаю роль, или он так живет?.. Хотелось бы знать, какой он, когда настоящий, Венькин отец... Он несет девочку, это маленькое чудовище, бережно прижимает ее к груди, несет очень осторожно, боясь ударить свое сокровище. Девочка, как звереныш, вцепилась пальчиками в воротник его куртки, уткнулась личиком в мягкую замшу. И молчит, почти не дышит.
Жена Крушинского не выпускает из пальцев нож, тот самый нож... Я отобрал у нее его, когда мы вышли на поверхность, вынул из побелевших пальцев.
Ничего не кончилось для них. Потому что Венька погиб, потому что Оля частичка нашего мира, которую они уносят с собой.
Но наверное в жизни так и не бывает, чтобы все вершил счастливый конец. В какой-то мере и этот конец - счастливый. Наверное.
Когда я возвращался, кинул нож Сабнэка в пропасть. Кинул издалека, страшно было приближаться к скользкому краю.
Нож звякнул о камень и сгинул где-то на дне этой глубокой ямы, среди останков... скольких десятков человек?
Я пошел искать Кривого, чтобы сказать, что я все сделал, чтобы узнать, что мне делать дальше.
Но Кривой был занят.
Империя хоронила Сабнэка.
Как там она его хоронила, я не знаю и знать не хочу, я не пошел смотреть, я остался ждать Кривого в его апартаментах, размышляя, вернется ли он сюда или сразу переселится туда, где жил Сабнэк.
Грязная, душная пещерка, перегороженная на несколько частей. Матрас, школьная парта и дохлый стульчик... апартаменты будущего Крестного Отца.
Наверное, у меня галлюцинация (бывают ли обонятельные галлюцинации?), но мне кажется, я чувствую запах Венькиных духов. Впрочем, почему бы и нет, в этой пещере плохо с вентиляцией.
Здесь были они оба - Венька и Крушинский. Живыми и надеющимися жить.
Кривой убил их обоих.
Почему я не сомневался, что он поступит так и со мной?
Кривой пришел.
Счастливый, сияющий, безумно довольный собой.
У него все получилось.
- А, Мелкий! - воскликнул он при виде меня.
Я сидел на матрасе, прижав колени к подбородку и смотрел на него. Я ждал со все наростающим интересом рассказа о его дальнейших планах, уже готовый к тому, что стану участником их.
Я не испытал ни бурной радости, ни разочарования, я впал в глубокий шок, когда Кривой сказал мне:
- Ты можешь идти домой, я отпускаю тебя.
Он опустился на матрас, рядом со мной, улыбаясь при виде моей отвалившейся челюсти и выпученных глаз.
- Что, не хочешь?
Я не знал, что ответить.
Хочу... Или нет? Или я рад был бы остаться, чтобы участвовать в том, что будет дальше?..
- Не хватило тебе еще приключений?.. Дурачок!
- Я просто не думал, что... Я ведь все знаю, я свидетель, а свидетелей...
Кривой сидел, откинувшись к стене, я видел в слабом свете керосинки его профиль и темную повязку на левом глазу.
Я пытался понять, и, как всегда, ничего не понимал.
- Ты не свидетель, Мелкий, ты соучастник. И, именно потому, что ты все знаешь - не побежишь в милицию. И не то, что в милицию, ты рта не раскроешь даже перед самым близким другом, даже много лет спустя. Разве я не прав?
- Прав...
- И сделаешь ты это не потому, что бояться будешь моей мести, а единственно ради себя. Потому что история твоей жизни здесь - это не романтическое приключение, а череда грязных преступлений, которые ты совершал, мой мальчик, не колеблясь. Ну, почти не колеблясь. Никому это не понравится, никто тобой не восхитится, и национальным героем тебя не провозгласят. А жертвовать собой ради принципов, ради справедливости... на это ты ведь не способен? Правильно я говорю?..
- Правильно.
- Ты мне понравился, Мелкий, еще там в тупике, твоими дикими бреднями о предназначении, своей хитростью и практичностью... Может быть тем, что было в тебе что-то, что оправдывало меня самого. Ведь это именно тогда, когда ты появился у нас, когда Михалыч привел тебя, я сам мучался диллемой быть благородным героем, и всю жизнь (если, конечно, остался бы жив) сознавать себя спасителем человечества. Нищим и никому не нужным спасителем человечества, награжденным, может быть, медалькой за доблесть или... ну или стать тем, кем я стал. Ты был последним доводом.
