а под аккомпанемент он корчит себе жуткие рожи, да еще и извивается, будто уж на сковороде.
— Выпускай: мы потерпим, а гостю авось и понравится…
И точно — уж этот-то смог угодить принцу (не исключено, что именно этот персонаж запечатлен в парижском кодексе Каурсэна с причудливым музыкальным инструментом, объединявшим три изогнутых трубы).
Но оставим, впрочем, этого высокопоставленного беглеца, дабы обратиться к истории другого. Ни кого иного, как… Лео Торнвилля собственной персоной. Прошло два года с той поры, как безумное отчаяние подвигло его на неудачное покушение на Мизака-пашу и обрекло на муки рабства. Что же пережил он за это время? Поведаем вкратце…
6
Ни пытки, ни муки голодом и жаждой не смогли заставить Торнвилля работать в Алаийе на отливке пушек, и литейный мастер, дабы не потерпеть убытка, продал упрямого полумертвого раба за какие-то смешные деньги на усадебные работы одному землевладельцу.
Нечего и говорить о том, что при первой же возможности немного поправившийся англичанин бежал — при господствовавшем в хозяйстве турка ротозействе это было нетрудно, и в своих странствиях по Малой Азии он столкнулся с греческими клефтами — полуразбойниками-полуповстанцами. То участие, что они приняли в судьбе беглеца, общая ненависть к туркам и стратегические познания Лео (вспомним, что он в ранней молодости руководил небольшим военным формированием, должным защищать интересы дядюшки-аббата) не только сблизили рыцаря с греками, но и почти на два года определили его судьбу.
Кто б узнал в лихом длинноусом капитане клефтов (вооруженном кривой саблей и засапожным ножом) английского дворянина, рыцаря древнего рода, добровольного воина иоаннитов?.. Пожалуй, даже родосские товарищи не сразу признали бы его. Облик Торнвилля очень преобразили черные штаны, такого же цвета куртка, украшенная серебряной вышивкой, и шапочку с кисточкой. Только светлые волосы и голубые глаза выдавали в нем его нетуземное происхождение.
…Ой, люто мстил Лео османам за свое и чужое горе! Его люди жгли поместья турок, угоняли их скот, освобождали рабов, истребляли султанских воинов и чиновников… Только простой народ не трогали, если тот не брал в руки оружие для отпора.
Много дней Торнвилль провел в битвах — наносил удары и получал их в ответ. Он вешал, и его как-то раз тоже чуть уже не повесили — благо соратники отбили, когда петля уже была надета на его шею! Случалось, задыхался от дыма, когда турецкие каратели выкуривали клефтов из их убежищ… Объединялся с караманцами против османов… Всякое бывало.
Случайно он узнал о судьбе своего давнего знакомого, соратника по плену у караманцев, старого греческого священника Афанасия, готовившего восстание для освобождения Трапезунда. Благородная попытка не удалась, патриот был ранен в схватке, пленен и сожжен заживо. Пламень уже лизал его ноги, поднимаясь все выше и выше, потом опалил бороду и волосы, а старик все пел:
— Не плачь, Иоанн Златоуст, держава ромеев еще воскреснет и расцветет диковинными плодами!..
Отплатил Лео и за Афанасия, и за тысячи иных, замученных и запытанных, но трудно переть на рожон: дождался и отряд Лео своего черного часа. Попали в окружение, пробиться не смогли. Тогда постановили — выбираться поодиночке, а затем собраться вновь в условленном месте. Не вышло — по крайней мере, у Торнвилля. А может, он один уцелел — кто знает? Опять скитания — благо хоть в лапы карателей не попал, но снова проклятое рабство.
Месяц — и он бежал от своего очередного хозяина. Смог укрыться от конных преследователей — турецких слуг своего господина, и несколько дней (а вернее, ночей, ибо так было менее жарко и более безопасно) пробирался к замку Святого Петра: кратчайший путь посоветовал ему один старый пастух-грек, снабдивший его молоком и сыром.
Увы, после очередного перехода ранее утро еще застало Торнвилля в пути — он уже подыскивал безопасное убежище для того, чтобы скоротать день, но беглеца заметил турецкий разъезд и с гиканьем поскакал к нему, вращая арканами над головами.
Сказать, что внутри у Лео все оборвалось — это не сказать ничего. Сколько раз он бывал пленен и бежал из плена? И снова плен? Нет. Торнвилль твердо решил для себя, что больше рабом не станет никогда. Как будто кончились душевные силы, кончилось терпение, которое прежде помогало сносить тяготы рабства. Больше он не вынесет принуждения. Сама мысль о том, чтобы снова оказаться на рынке рабов и снова стать чьей-то собственностью, вызывала неодолимое отвращение. Без воздуха свободы ему не жить… Решение пришло само — вот неподалеку колодец, иного способа избавить себя от рук преследователей нет. С громким воплем: "Христос!" он бросился вниз, в объятия смерти…
Но смерть не приняла Торнвилля. Колодец оказался пересохшим. Да, ушибся Лео сильно, однако не только не погиб, но даже и костей не переломал. Туманным взором, еще не постигнув того, что остался жив, англичанин глядел вверх, на синее небо, замкнутое кольцом колодезного устья. Вот наверху появились головы в тюрбанах… Как мы помним, Торнвилль хорошо знал турецкий язык, а минувшие два года способствовали расширению познаний, но теперь переговоры врагов оставались как будто непонятными…
— Он жив, но кто туда полезет?
— Верно. Залезешь — не вылезешь.
— И он тоже не вылезет. Давай, обвяжу тебя арканом, спущу…
— Чего ради? Раб изможден, да и вряд ли кости его целы — с такой высоты упасть. Много мы за него не выручим. Чей он, чтобы получить награду от хозяина, мы тоже не знаем. Пристрелим его, да и дело с концом.
— К чему? Он и так подохнет от ран, голода и жажды. Помучается только сильнее.
— Пусть так — никто его здесь не найдет и не вытащит. Пусть подыхает, чтоб осознал, каково это — ослушаться господина…
Головы исчезли. Постепенно до Торнвилля дошла суть сказанного. Он понял, почему оставлен в покое…
Первым делом беглец прощупал дно колодца, в яростном отчаянии пробовал копать — бесполезно, вода ушла давно и безвозвратно. Питья почти не оставалось, с едой тоже было неважно… Вылезти оказалось невозможно, колодец был слишком глубок, а также слишком широк, чтобы подняться, упираясь спиной и ногами в стены.
Позднее все же обнаружилось одно преимущество этого места — прямой солнечный свет не попадал внутрь, так что не мог иссушить несчастного. Однако было ли это к лучшему? Да, смерть свою он, видимо, нашел, но она оказалась чересчур жестока к нему…
Только мысли об Элен скрашивали дикое отчаяние. Лео постоянно думал о ней, о том, что вот-вот, еще чуть-чуть, и он встретится с ней там, по другую сторону этой проклятой жизни…
