великий падишах!
Разумеется, после этакого происшествия Зизим решил максимально сократить свое пребывание в Петрониуме — на Родосе ему казалось безопаснее. Допрос подсыла утвердил его в этом мнении.
В мрачном подвале, освещенном только одним факелом да угольями жаровни, раздуваемой мехами, иоанниты готовились к допросу изловленного.
Присутствовали комендант-испанец, его подручный соотечественник, рыцарь Палафокс-младший (сын того самого арагонского капитана, отлично проявившего себя в недавней обороне Родоса от турок), сэр Томас Ньюпорт, секретарь, готовый записывать "расспросные речи", несколько орденских слуг и заплечных дел мастер с парой ассистентов.
Не замедлил явиться, получив разрешение де Зуниги, и Зизим с одним из своих эмиссаров.
Описать процесс допроса, конечно, можно детально, но незачем. Ранее уже говорилось, что иоанниты не были ангелами, и когда хотели поговорить "по душам", к их услугам был обширнейший арсенал пыток. Это и испытал на своей шкуре турецкий подсыл.
Дыба не заставила его говорить, а вот "ложе святого Лаврентия" — раскаленная железная решетка, на которой в поздней Античности принял муки одноименный святой, римский архидиакон — заставила рассказать все.
Выяснилось, что турки успели снарядить несколько кораблей, но они оказались "жиже" появившейся у малоазийского берега орденской эскадры, посему не рискнули вступить с ней в противоборство и даже не показались на глаза. Однако турками был сделан правильный вывод о том, что орденские корабли появились неслучайно и если вдруг дружно удалились, то, значит, своей цели достигли.
За орденской флотилией следили многие зоркие глаза как с побережья, так и с якобы рыбацких лодчонок: здесь сослужили свою черную службу греки — лодочники-разведчики, а также проводники из прибрежных гор, получавшие от османов золотой за неделю и служившие абсолютно добровольно.
Подсыл и сам оказался из числа греков. Он показал, что должен был проверить уже полученные сведения о том, что мятежный брат султана действительно находится в Львиной башне замка Святого Петра и при случае принести его голову.
Услыхав это, Зизим в ярости чуть не зарезал пленного, но его удержали рыцари. Посовещавшись, иоанниты с полного согласия принца приговорили подсыла к страшной мучительной смерти на колу, что и было исполнено за стенами замка. Несколько дней местные греки, проходя мимо, от всего сердца плевали на предателя, вполне заслужившего подобную участь. Иоанниты же, в очередной раз удостоверившись в правоте своих подозрений по отношению к грекам-ренегатам, поспешили переправить Зизима вместе с его турками (двумя посланцами, лодочником и некоторыми сторонниками, прибывшими в Петрониум) на Родос.
Отплытие было назначено на раннее утро 26 июля, а накануне, ближе к вечеру, Роджер Джарвис встретился с собачьим магистром, с которым крепко сдружился еще накануне отъезда на поиски Зизима — у них тогда была еще пара-тройка дней на общение с собаками и осмотр галикарнасских древностей.
— Я решил, — только и сказал он Льву перед расставанием.
— Пса? — угадал тот; моряк молча кивнул.
— Ну и какого? Щенка, подростка? Мальчика или девочку?
— Если возможно… Мне бы того, сироту из горшка… Что-то он прилип к моей душе, даже слов нет…
— Отчего же невозможно? С удовольствием. Ты — добрый человек, а ему так нужна доброта. Он так тебя любить будет, что ты даже не представляешь!.. Да, они живут меньше, и их уход бывает несравним даже с уходом человека — но на то и дал нам их Господь, чтоб они радовали нас и являли нам все то, что должны являть нам люди, но зачастую не делающие этого — верность, преданность, любовь и утешение. Желательно, конечно, чтоб он еще подрос — так-то мы уже бегаем потихонечку, только двигаться назад у нас получается пока гораздо лучше, чем вперед… Но если ты сможешь его выкормить, то будет лучше, если он привыкнет к тебе раньше.
— Ну, ты подскажешь мне, что и как делать, думаю, тут чересчур уж непосильной для меня премудрости нет…
— Конечно, научу. Пойдем, я отдам его тебе.
И вскоре Лев передал Роджеру завернутый в тряпки шерстяной комочек, попискивающий оттого, что его вынули из его привычного обиталища, и сверкающий голубыми глазками-бусинками.
— Вот тебе и друг… — промолвил Лев. Чувствовалось, что он будет скучать по сиротке из горшка.
Джарвис протянул ему несколько монет, но грек отказался, промолвив:
— Я же сказал: это друг. А друзей не покупают и не продают.
— Ну прости!
— Ничего. Дай ему хорошее имя. Будет морской пес.
— Постараюсь… — И, очарованный ушедшим миром Античности, англичанин спросил: — А как звался у вас бог морей… в древности?
— Посейдон…
— Длинновато.
— Я понял… — улыбнулся грек. — Тогда пусть это будет по-римски — Нептун.
— Нептун… — тихо повторил моряк и прижал щенка к груди. Тот, потянувшись носом к колючей бороде Джарвиса, чихнул.
— Живи долго, малыш, и дари любовь и радость, — напутствовал его грек, а Роджеру показалось, что в глазах мужчины сверкнули слезы.
…В установленный срок Зизим отбыл на Родос. Облаченный в расшитые золотом одежды — не иначе изгнанника обрядили подобающим образом в Петрониуме — османский принц прибыл на корабле рыцарей. Далее на шлюпке был высажен на деревянную пристань, ведущую к Морским воротам родосской крепости, где его встретили орденские трубачи. После этого принц и его довольно многочисленный эскорт пересели на коней и были встречены лично магистром д’Обюссоном, также конным, в сопровождении орденских сановников, недалеко от стены, разделяющей две части города — греческую Хору и латинскую Коллакио.
Магистр и принц обменялись рукопожатием, и д’Обюссон лично подтвердил все данные Зизиму гарантии и препроводил в резиденцию "языка" Франции, где высокопоставленному турку были выделены покои. Д’Обюссон сам ввел Зизима внутрь, взяв за правую руку, притом принц лишний раз подчеркнул свое бедственное положение, сказав по-восточному витиевато:
— Не подобает пленнику занимать место хозяина.
Но и магистр не отстал в учтивости:
— Если ты, господин, считаешь себя пленником, то да будет тебе известно, что такие пленники получают первенство везде и во всем, и — дай нам, Господь! — в Константинополе ты будешь иметь столько же власти, сколько сейчас имеешь здесь, на Родосе.
Принца развлекали в рыцарском духе — охотой, турнирами, пирами и музыкой, показывали вырытые из земли после осады прекрасные греческие статуи в магистерских садах, но, как посетовал магистру любитель и ценитель изящных искусств Каурсэн, все это было ему чуждо, и он совершенно не получал никакого удовольствия от всего этого.
— Значит, не любитель принц хорошей музыки? — задумчиво промолвил д’Обюссон. — Ну, найдите более привычного его уху исполнителя, что ли…
Каурсэн постарался и, дабы угодить вкусу Зизима, где-то изыскал турецкого раба, могшего исполнять какой-то варварский фольклор.
— Голос его груб и негармоничен, — сообщал вице-канцлер магистру, —
