другой – Полковник, хоть и отставной, третий – Писатель, а четвёртый, чтобы поддержать буквоначалие, – Плотник.
Все они раньше сидели за соседними партами, а потом пошли по жизни розно. Прежде на дачу Евсюкова их приезжало семеро, да только жизнь жёстче школьного расписания. Многие годы они собирались мужским кругом, но потом традиции дали слабину из-за пары ревнивых жён, а где жёны, там и дети, играющие в прятки среди кустов смородины.
Евсюков жил на даче круглый год, квартиру в городе сдавая за бесценок. К врачам он не ходил, считая, что им и без него дел хватает, а зубы у него давно не болели, потому что жили в стакане на тумбочке.
Сезоны сменялись сезонами. Таял снег, земля покрывалась подснежниками, начинали бешено орать птицы, из города привозили кошек, и птичий энтузиазм угасал, наваливалась летняя жара, ночное небо покрывалось неприличными черкашами-метеорами, дни становились холоднее, и вот Евсюков уже смотрел в окно на первый снег.
Гости вносили в его распорядок не то что разнообразие, а хаос. Но он считал, что они что-то вроде затычки в его жизни, заплатки на надувной лодке, пробки в бочке. Вынь их, и вытечет Евсюков под куст, исчезнет.
Что ещё держит человека в жизни? Услуга. А что лучшая услуга? Предоставленный кров. Евсюков уже знал, кто где ляжет, кто уснёт сразу, а кто будет жаловаться на чужой храп, забыв о своём.
И тут Евсюков вспомнил о туалете.
Туалет у него был старинный, типовой домик над бездной. У всех соседей уже были установлены удивительные приборы прямо в домах или специально сделанных пристройках. Там работали умные насосы, мигали лампочки, на выходе из-под земли появлялась чистая вода, остальное было каким-то божественным удобрением. Туалеты были сложны в облуживании: перестанешь топить или кончится электричество, быть беде. Потому наготове у дачников были генераторы или обогреватели.
Евсюков же жил так, попросту, справедливо считая, что в старости и есть-то лучше меньше, чтобы пореже навещать этот домик.
Но накануне две недели стояли дожди, потом пришла жара и парило. В речке поднялась вода, а лесное болото чавкало и пускало пузыри. Вода долго стояла и на его участке.
Евсюков, стоя рядом с домиком, принюхался. И то, что он почуял, ему не понравилось. Не просто не понравилось, а ужаснуло.
Он всё равно собирался в райцентр за покупками и мысленно добавил одну строчку к списку.
* * *
Когда Евсюков загрузил пакеты с едой в багажник, то вспомнил, что забыл про эту строчку. Химию для запаха. Средство для запаха. То есть от запаха.
Так он и обрисовал ситуацию продавцу в садовом ряду, зажатому между саженцами и женским бельём.
Продавец стал вращать глазами и думать.
Чем-то он не понравился Евсюкову, таких он не любил. Такие вместо того, чтобы перекинуться парой фраз о дождях и войне, начинают уговаривать тебя купить лошадь.
Продавец продолжал вращать глазами, причём зрачки его двигались несинхронно.
Евсюкову показалось даже, что к нему принюхались.
Будто отдохнув, глазастый заговорил, да так, что вышло ещё неприятнее. Евсюкову показалось, что человек перед ним выдумывает себе восточный акцент, чтобы казаться настоящим восточным продавцом, коверкает язык для неведомого способа понравиться.
Ай, фиалка будет пахнуть, давай три двести.
Нет, не восточный у него был акцент, а такой, каким телевизионные комики изображают выдуманных восточных людей.
Да и цена была какая-то удивительная для бутыли, которую вмиг выбулькаешь в сортирную дырку.
Евсюков спросил чего-нибудь попроще. Но попроще не было.
И снова начался этот спектакль: ай, у тебя не это будет (продавец повертел ладонью, будто отгонял ленивую муху), а фиалка. Фиалка!
Впрочем, к бутылке от щедрот выдали бесплатный пакетик.
Вернувшись домой, Евсюков пошёл по длинной дорожке к туалетному домику. Влажные ветки панибратски шлёпали его по спине. «Надо бы подрезать, гостям неудобно будет», – успел подумать он и хотел было повернуть к сараю. Но, вздохнув, всё же сосредоточился на бутылочке в руках, чтобы не забыть о химии на этот раз.
Три двести вылились вниз, даже не булькнув, и Евсюков понял, что его обманули. Средство не пахло ничем.
Он поднял палец, махнул в воздухе и несколько раз произнёс про себя разные слова. Евсюков давно отучил себя ругаться вслух.
Наконец палец опустился, Евсюков вдохнул и выдохнул, а потом аккуратно прикрыл дверку домика.
Пока Евсюков медлил с возвращением в дом.
Он действительно редко ходил сюда, к забору в дальнем углу, и несколько подивился выросшему кусту. Куст облепил забор, а из-за забора шло бормотание.
Голос он узнал, это была Варвара Павловна, доктор наук и весьма почтенный садовод. Евсюков приложил глаз к щели в досках и прислушался.
– Крот, крот, хер тебе в рот, уходи в чужой огород! – чётко, как на плацу, хоть и негромко, говорила Варвара Павловна, склонившись над дыркой в земле.
Евсюков вздохнул и беззвучно отступил от забора.
* * *
Наутро он проверил результат ароматизатора и с облегчением понял, что запах действительно уменьшился, хоть и не до конца.
И вот приехали гости. Шашлычный чад мешался с шашлычным чадом с соседних участков. В этом было человеческое единение, настоящая народная соборность. Дачники могли ругаться друг с другом из-за тени соседского дерева, упавшей на чужую грядку, перегрызть горло из-за неверно поставленного забора, но гости с шашлыками – это всегда было святое. Субботнее перемирие позволяло музыку любого типа, а уж на громкость никто не жаловался. Потом музыка кончится, нестройно запоют сами хозяева с гостями, голоса станут тише и тише, а уж утром все будут говорить только шёпотом.
Те, кто приезжал к Евсюкову, однако, были людьми негромкими. Петь не пели, а больше говорили.
Подросшие дети шептались между собой, а вот внуки визжали, не стесняясь.
Но всем было как-то не до песен.
Времена стояли тревожные, и каждый без суеты прикидывал, как пойдёт его жизнь. Но её не переделать – разве что решить, купить ли лодку, плыть по течению или стать частью реки.
Когда они курили на скамейке у леса, приехавший Профессор сказал:
– Ну что, может, бахнут наконец? Весь мир в труху и дальше по тексту?
– Да кто бахнет-то? Кто? – сказал ему Полковник. – И генералы жить хотят. Всяк уцелеть хочет, да чтоб как в фильмах, где материальные ценности сохранились, просто людей поменьше стало. Ну да ветер на всех пойдёт. Если уж бахнуть, то уж совсем, навсегда. Чтобы и тараканам конец.
Поговорили о том, будет ли конец тараканам. Потом кто-то сказал, что выживет искусственный интеллект, который теперь нужно писать с большой буквы. Этот
