— задумался Корчмарь.
— Ну тебя убеждать или уговаривать, а тем паче отчитываться, моему почтенству не с руки. Но в качестве проявления прекрасного характера, миролюбия и прочего… — понятно помахал я лапой, сверкая ОЧЕНЬ хищными клычищами и когтищами в свете магических светильников. — Могу тебе сообщить: Тольц ему заплатил, это точно. Трат у него было — только долг за Академию отдал. Да и твои людишки приглядывали.
— Верно толкуешь, приглядывали. Ладно, разберусь, — посмотрел он недобрым взглядом мне за плечо, где началась прям какая-то эпидемия икоты. — Дня тебе хватит, видом? Потом вернёшь, обещаешь?
— Да ты сдурел, Корчмарь. Ещё мне тебе что-то обещать не хватало. Я — сказал. Этого довольно. Ну а если… — не договорил я, выразительно посмотрев на бандита.
— Поверю тебе, видом.
— Вот слов нет, сколь великая честь осенила мою почтенную персону, — раскланялся я. — Веди к своему Рябому на цепи.
— Дело у меня, не могу, видом. Но людишки отведут да сопроводят. Как сделает Рябой тебе потребное — верни, уж будь ласков.
— Запросы у тебя, Корчмарь. Это ты не мне, а девкам половым ласковым быть предлагай. А людишек, если мешаться не будут — не трону. И Рябого верну.
29. Рябые сказки
Вообще, конечно, я несколько дал маху, признался я сам себе, телепаясь в недрах корчмы за парочкой бандюганов, которых так и тянуло назвать «тощий и толстый». Один был высок, мослат, крепок и явный «отбойщик». А второй — низенький колобок, с обезображенным интеллектом вторым (или третим) подбородком и щачлами обезображенными той же печатью. Телепался пешком, что с учётом «лихого налёта» выглядит не самым разумным. Но кто же знал, как выйдет? Я в корчме действовал по ощущениям-обстоятельствам, а вероятность что все бандюги попрячутся, увидев меня на лихом аркубулюсе на переферии района… Ну не нулевая, потому что я так сказал. И вообще — вышло всё к лучшему, так что я — адвокат, а все — потерпевшие. Ну или клиенты, если заплатят.
А двоица вела меня в подвал, который ни черта не был подвалом: ни склада какого-то, ничего такого. А был это коридор-спуск в Клоаку. Где под корчмой наблюдалась чуть ли не деревенька: несколько одноэтажных домов типа бытовок, люди всякие шмыгают и какой-то фигнёй занимаются. И, похоже, тут не только «тайное место», но и отнорок, для бегства бандюганов корчмы, так что чувство собственного идиотизма несколько отступило.
А тощий и толстый, молча, подвели меня к одной из бытовок. Встали у двери, распахнули…
— Вы его вонью пытаете, что ли⁈ — возмущённо отшатнулось моё почтенство от богатства «ароматов» из-за распахнутой двери.
— Э-э-э… — ответил тощий, а толстый промолчал, пожав плечами.
Нацепил амулет от запаха — и так пованивало, но было терпимо, а в «бытовке» — совсем беда. Ну и влез в этот зимандский зиндан. В последнем было место работы одарённого: стол, несколько небольших призывных кругов-схем. Матрас на полу, поганая кадушка, магические светильники. И задница, сидящая на табурете.
— Жратва — тухлятина, — буркнула задница какой-то там периферией сверху, не оборачиваясь. — Будет такая же — сами клепайте себе амулеты. Понятно⁈
И, даже не видя морду, я понял: Рябой. Сидит, на нижней левой лапе браслет кандалов — действительно «на цепи». Но права качает так, что заслушаешься.
— И девку желаю! — не дождавшись ответа, гундел этот тип. — Смазливую!
— Угу, — ответил я, подходя к сидящему, вздёргивая его за шкирку и держа на весу.
Оглядел удерживаемое, и — Рябой, как его и описывал Готный, да и Тольц. Пырился на меня, выпучив глаза и раззявив пасть.
— Михайло… Потапыч⁈ — просипел Рябой.
— Угу, — признал я этот вопиющий факт. — Ты мне задолжал, Рябой.
— Я… у вас же ничего не пропало! Ни у вас, не у Товарищества! Я даже работал, дёшево… — зачастил хмырь, но мне стало не интересно.
Слегка повернул его на весу и отвесил пенделя коленом, очень уж хотелось этому лицу, обожаемому адвокатом донести свое невосторженное настроение от его трындежа.
— Больно! — не слишком членораздельно проныл Рябой. — Вы меня убьёте? Или освободите от рабства?
На последнем я дал трепачу по шеям, но не мог не признать талант: задрать нос, болтаясь на воротнике, удерживаемым беролаком — это талант. Подвиг, можно сказать, в борьбе с естественным отбором: мне казалось, такие экземпляры не переживают грудничковый возраст, а тут вон он какой поживший, живой и говорливый. Кстати, ныл после пинка Рябой не от самого пинка: я (под глумливое хрюканье Потапа) немного не учёл соотношение масс и того, что удерживаю этого. Но он и сам прекрасно справился — прикусил свой язык, пытаясь продолжать трындеть во время праведного пенделя.
А ещё меня заинтересовал один момент, я даже развернулся к толстому и тощему, уточнить чисто юридический момент
— Рабство? — понятно спросил я, демонстративно потряхивая переживающим подзатыльник Рябым.
— Ы-ы-ы…
— Да какое рабство, ваше почтенство, — заколыхался мелкий колобок. — Должник он.
— Я вам ничего не дол… — опять начал возникать Рябой, получивший очередной подзатыльник под одобрительные кивки бандюг.
Вообще вопрос был совсем не праздный: «да», в Золотом не так много стражи, «да», они могут брать взятки и всё такое. Но есть, опять же, государствообразующие, не говоря о чисто психологических моментах вещи. И раба, «человека-имущества», на Зиманде не было, ни в Корифействе ни вне его. На Пряном — были, но там работала схема «новый мир, новая жизнь», вполне рабочая. Не говоря о том, что часть местных обладала менталитетом табуретки, причём неисправимым за покаления. А не считать табуретку собственностью можно только тогда, когда она не твоя. Но даже тогда — она чужая. Вольных табуреток не бывает, закон Вселенной.
Так вот, Рябого было за что держать на цепи, с моей точки зрения. И, даже если ОГП Корчмаря поработила этого деятеля никаким аболиционизмом в его адрес я не страдал и тем более не наслаждался. Но сам факт порабощения мещанина бандитской группировкой — более чем серьёзное нарушение законов Корифейства. Да и вообще порабощение, кроме отвратного нового Мира Пряного. В Золотом это настолько серьёзно, что банду Корчмаря должна идти воевать дружина корифея, с его козлиной мордой во главе.
Так что смотрел я на толстого и тощего с понятным интересом.
— Должен, ваше почтенство, — покивал толстый.
