не видел, но слышал прекрасно.
Голос Соловьёва: «А я тебя узнал, гадёныш! Это же ты меня!»
Пацан: «Конечно, я! И если ты не будешь вести себя прилично, то прямо сейчас покончу с тобой! Вылетишь в окошко с третьего этажа! Или думаешь, не справлюсь? На дружка своего глянь, мразь, прежде чем на что-то серьёзное решаться».
Повисла тишина. Видимо, Соловей сообразил, что в том состоянии, в котором он сейчас находится, его несложно одолеть. Откашлялся и прошепелявил:
— Чего пришёл? Или ты к Мазину?
— Мазин своё уже получил. Дальнейшая его судьба будет зависеть от того, как он и его родители себя вести будут. Ну и от моего настроения, разумеется! Сейчас речь о тебе пойдёт!
— Ну и?… Чего надо?
— Немного. Тебя через пару дней выпишут. Так вот, я хочу, чтобы ты исчез из города и больше никогда не попадался Наташке Колокольцевой на глаза. Мазина она больше не увидит, если, конечно, сама этого не захочет. Из больницы его перевезут домой, и он до конца своих дней будет торчать там. Мне нужно, чтобы ты тоже не мозолил ей глаза и не напоминал о случившемся. Если исчезнешь из города, то будешь дальше жить. Учти, это твой единственный шанс! Не послушаешься, останешься в городе — пеняй на себя! Я тогда с тебя с живого не слезу!
— Как ты себе это представляешь? — усмехнулся Соловей. — Где я жить-то буду? У меня нет тётки в Воронеже, как у Мазина.
— А мне-то какое дело? Тысячи бомжей живут себе спокойно по подвалам, колодцам и чердакам. Живут и радуются жизни. Вот и ты проживёшь. Можешь украсть что-нибудь незначительное и сдаться милиции. Сразу скажу: так многие поступают. Тебя на пару месяцев в тюрьме закроют, вот тебе и крыша над головой, и кормёжка! Пару месяцев отсидишь, а там и лето близко! Тепло! Ночевать можно прямо в тайге, на берегу реки! Костёр, рыбалка, свежий воздух! Красота!… Короче, это не моя проблема. Пользуйся тем временем, которое тебе в больнице осталось, и обдумывай, что тебе из дома взять нужно, и куда ты направишься. Благодари Мазина за шикарную идею. Я имею в виду ту оргию, которую вы хотели с Наташкой и со Светкой Стручковой устроить.
Он усмехнулся:
— Кстати, если ты его прямо в больнице придушишь и тут же сознаешься в убийстве, я только в ладоши похлопаю. Этим как бы много проблем сразу решится. И у его матери, и у тебя. Смотри: лет на десять — пятнадцать ты будешь прекрасно устроен. Крыша над головой, регулярное питание, лечение, охрана! И, главное, масса приятных собеседников вокруг! И всё это абсолютно бесплатно! Будешь жить там как у Христа за пазухой, потому что в этом случае я от тебя отстану. Про мать Мазина я вообще молчу. Поплачет, конечно, немного, но потом успокоится. Представляешь, какая гора с её плеч свалится? На руках сын инвалид, который, пардон, поссать самостоятельно не в состоянии!
Снова повисла тишина. Впрочем ненадолго. Соловей процедил сквозь зубы пару слов, и такая злоба звучала в его голосе, что голые плечи и руки Гриши тут же мурашками покрылись. Сразу стало холодно. Только что в жар бросило, когда услышал, что этот пацан Соловью предложил, а теперь мороз по коже пробежал.
— А может, проще будет твоей Наташке горло перерезать, а? Как тебе идея?…
Снова тишина, которую прервал голос пацана.
— Идея — говно. Не будет проще. — его голос зазвучал тускло и как-то… лениво, что ли? — Дурачком ты оказался, а значит, до утра не доживёшь. Ну что ж, каждый сам своей судьбе хозяин! Прощай, Соловьёв! Мы с тобой больше не увидимся. Не скажу, что меня это очень огорчает…
Вернулся к койке Мазина, угрюмо на него посмотрел:
— Будешь болтать лишнее, тоже копыта быстро откинешь!
Развернулся и вышел вон. А следом за тем и Соловей к его койке подходит. Когда его в больницу два дня назад доставили, хирурги ему три шва на верхнюю губу и два на нижнюю наложили. Морда у него от этого страшной стала. Обе губы вдребезги. Толстые, как оладьи. Нитки чёрные во все стороны торчат. Вся нижняя половина лица разными оттенками красного и фиолетового разукрашена. А сейчас ко всему этому ещё что-то добавилось. Всё лицо на одну сторону перекосило, и правый глаз заслезился. Глянул он коротко на Мазина, промычал что-то неразборчиво и к двери кинулся.
А ещё через некоторое время из коридора шум и крики послышались. Ходячие соседи вышли узнать, что там случилось, а когда вернулись и сообщили, что, судя по разговорам, какой-то парень поднялся на пятый этаж, открыл окно на лестничной площадке и оттуда прямиком на бетонный козырёк над входом в больницу сиганул, он сразу понял, что это был Соловей. Почему-то от этого известия ему стало легче.
* * *
— Мам, а почему ты до сих пор никому не рассказала о нём? Ни в милиции, ни в КГБ. Тебе бы поверили…
Мама пришла к нему примерно через час после того, как Соловей выбросился из окна. Зашла в палату, взглянула на него и нахмурилась. Подошла к кровати, переставила стул так, чтобы он мог её видеть, не ворочая шеей, и уселась. Кивнула:
— Что случилось? Спина болит?
Он осторожно покачал головой и, понизив голос до шёпота, рассказал ей о случившемся. А после этого повторил тот вопрос. Мама только раздражённо отмахнулась:
— Не болтай ерунду! Во что поверят? В проклятье? Хочешь, чтобы меня тоже в психушку упрятали? Тебя на тот шкаф никто силком не тащил!
Поняла она уже, что проклятье здесь совершенно ни при чём. Всё это было проделано только для отвлечения внимания и чтобы побольше жути на них с Мазиным нагнать. И пентаграмму он с той же целью изобразил, и удар молнии за окном. Добился он своего! Похоже, великий мастер в таких делах.
После сегодняшнего разговора в институте она перестала ломать голову над тем, как он всё это проделал. Когда его девушка выбежала из приёмной, и они с ним остались вдвоём, она задала ему один единственный вопрос и получила на него короткий ответ. После этого вопросов больше не осталось. Всё встало на свои места. Вообще никаких вопросов! Аминь!
А спросила она всего лишь о том, действительно ли он в состоянии изменить ход течения событий вечера 7-го ноября? Сам Саша в разговоре назвал это «вернуть ситуацию в исходную точку». Он посмотрел на неё долгим взглядом, пожал плечами и отвёл глаза в сторону.
— Могу,
