Вот теперь наступила настоящая тишина.
— Забавно, — сказала я, просто для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Если про нас забудут, мы даже не сможем выбраться из этого кошмара… Я могу позвать ос, но не сумею одна поднять верхнюю решетку…
— Пресвятая дева, что за хрень?.. — пробормотал Зоран, разглядывая свисавшие между кольев копыта с бронзовыми подковами.
Я прозрела, но от этого прозрения мне не стало легче. Много лет я переставляла фигурки на доске, перетасовывала колоду, силясь отгадать, за что же создательница, Мать матерей, меня так наградила, за что удостоила двумя уколами в сердце. Большинству честных матрон достается один любимый мужчина и сколько угодно хвостов, вечно готовых к случке, а мне повезло увязнуть по уши в двух героях сразу…
Я прозрела. Я увидела, в чем они схожи, мои безумцы, мои ласковые тигры. Рахмани боги подарили весь мир, при его магических талантах он мог бы давно восседать на троне в золоте и парче, одним пальцем повелевая народами. Но он выбрал путь служения своему огненному богу, а не своему животу, а выбрав путь служения богу, тут же засомневался в нем, поскольку ума в Рахмани втрое больше, чем послушания. Выбрав же путь сомнений, он тут же усомнился и в этом пути, поскольку столкнулся со мной и спросил себя, не женщина ли ответ на все вопросы и ключ ко всем замкам…
Я прозрела. Как странно, что это приключилось со мной в сырой земляной яме, наедине с девчонкой-нюхачом и несчастным Зораном, благодаря побоям и опию, почти потерявшему рассудок. Моя вторая или моя первая вечная любовь, молодой дом Ивачич, вовсе не так запутан внутренне, как Рахмани. Он тверд и несгибаем, как железная спица, торчащая на площади в Дели, он выбрал путь служения не богу, но своему стенающему народу. И в отличие от Рахмани, он не предаст свою мечту даже ради меня. Зоран зарезал бы меня, рыдая, если бы я встала на его пути. А Рахмани, рыдая, разбил бы горшки с братом-огнем ради счастья со мной. А я кусок жизни мечусь в раздумьях и похоти между ними…
— Я бы сказала так… — кашлянула Кеа. — Кажется, в нашу партию вмешался новый игрок, госпожа. И лучше бы он поскорее поднял решетку. Скажем так, два восхода, а потом будет поздно…
— Это почему поздно? — Внутри меня что-то дрогнуло. Словно опрокинулся сосуд с жемчужинами. Жемчужины прыгают, разлетаются в разные стороны, как будто нарочно закатываясь в самые потаенные уголки, откуда их невозможно выцарапать…
— Я поняла, чем пахнет твой муж, — вынесла вердикт Кеа. — В нем уршад. Если мы не вылезем отсюда, уршад выйдет и сожрет нас всех.
26СЕМЬЯ ПЕРЕВЕРТЫША
На спрятанном острове случилась беда.
Едва выбравшись из ущелья, Рахмани сразу учуял смрад недавнего несчастья. Островок, притаившийся среди волн Кипящего озера, был вершиной подводного вулкана. Внутри потрескавшегося жерла, на пологих склонах, росли влаголюбивые папоротники, мхи и даже кривые деревца, приспособившиеся к жизни в сырости, под вечной серой моросью, низвергавшейся с небес. Плоская чаша пруда, расположенного в кратере, почти пересохла. Снаружи о склоны разбивались буруны Кипящего озера, а здесь можно было сносно дышать, без опасения обжечь паром легкие. Рахмани напрягся, готовясь выбросить фантомов. Между его ладоней затрепетали огоньки.
— Они где-то здесь, — одними губами произнес ловец. — Не шевелись, Снорри, сейчас я их найду, они прячутся…
Вор из Брезе послушно превратился в статую, даже дышать перестал. Рахмани пристально всматривался в рыжую гальку, в потеки рыжей лавы, навсегда застывшие в неровном броске к небу, в неопрятные глинобитные сакли, приютившиеся под выступом скалы, и гадал, куда могли подеваться перевертыши.
На острове произошло несчастье.
Перевертыши могли прятаться где угодно, они легко повторяли облик любой поверхности и легко сживлялись с ней, ухитряясь даже подпитываться влагой и кормиться, если находилось хоть что-то, что могло сойти за пищу. Рахмани не слишком любил вспоминать, как семейство перевертышей попало на остров. Ему пришлось сломать несколько рук, разбить несколько лиц и обрушить здание тюрьмы в Танжере, чтобы спасти несчастных, обреченных на медленную смерть.
Людей-перевертышей не жаловали на Зеленой улыбке, презирали на Великой степи, откуда они расселялись, и откровенно ненавидели на Хибре. Правда, если уж быть до конца справедливым, то в последние годы, после папской буллы от семнадцатого ниссана, на Зеленой улыбке для перевертышей наступил настоящий ад, похлеще даже, чем в Горном Хибре или в Аравии, где их забивали камнями, как бешеных псов. Рахмани в который раз с тоской подумал о том, что два события в Европе произошли почти одновременно, и в этом стечении присутствует божественная издевка.
В Лондиниуме объявили о продаже акций на невиданное предприятие — столицу Британии и Манчестер должны были связать две стальные балки, уложенные на обтесанные дубовые стволы, а по стали должна будет пройти невиданная колесная машина, питающаяся углем, извергающая пар и способная разом перевезти сто тысяч фунтов веса… И почти в тот же день Зеленую улыбку облетает весть о папской булле, в которой предлагается считать еретиками и слугами антихриста всех тех, кто укрывает у себя нелюдей с Великой степи, а равным образом — всех домашних и дворовых бесов, независимо от их прежних заслуг и доброго отношения к людям…
Первая паровая машина повезет свиту герцога из столицы в Манчестер. Если предприятие окажется успешным, следующую ветку проложат уже на континенте, об этом кричат газеты. А на последних страницах газет призывы искоренять бесов, даже мирных домовых и леших, завезенных руссами в богатые дома еще в правление их буйного царя Иоанна, и триста лет никому не доставлявших хлопот…
Рахмани вытащил семью Кой-Коя из тюрьмы два года назад по исчислению Зеленой улыбки. Его наняли влиятельные люди, показавшие печать римской прокуратуры, но не показавшие лиц. Впрочем, их золото, присланное точно в срок, было самого высокого качества, а расплатились они, как ловец и просил, потертыми флоринами. В Танжер Саади попал без труда, сложности начались уже в тюремном дворе. Он вынырнул из ледяного колодца, как и планировал, сразу после заката, в час, когда на стенах меняли часовых. Однако, как назло, кому-то понадобилось напиться воды, и ловца заметили у колодца. В Рахмани выстрелили трижды, и все три пули приняли в себя фантомы. Вторым пунктом невезения стало то, что расквартированный в городке отряд янычар не ускакал утром на маневры, а застрял в казарме по случаю внезапной эпидемии. Они мигом ринулись на помощь тюремной страже, едва услыхали, что неизвестные гяуры намерены освободить шайтанов, способных притворяться песком.
Рахмани пришлось бежать по отвесной стене, отталкиваясь носками войлочных туфель от сгустков воздуха, невидимых глупым арбалетчикам, и от их же стрел, ломавшихся о стену. Он вспорхнул на верхнюю площадку башни, отбив широкими рукавами четырнадцать стрел, легко раненный всего трижды, там плюнул огнем в глаза часовым и кубарем помчался вниз, по внутренней лестнице, роняя на стертые ступени бесценные капли крови.
