— Конечно! — сказала она. — Конечно! Мои соболезнования. Он обязательно позвонит до отлета, и я знаю, он все поймет, не беспокойтесь.
В холл вышел Антуан. Он выглядел не к месту, каким-то потерянным.
— Что теперь от меня требуется? — тихо спросил он.
— Ничего, Антуан, — ответил я.
Он поколебался:
— Вещи вывозить?
— Да нет, что ты! Не спеши.
— Просто все произошло так быстро, а мне больше негде...
— Оставайся в квартире столько, сколько хочешь, — сказал я.
Антуан переступил с одной ноги на другую.
— А знаешь, он все-таки говорил о тебе.
— Конечно, — сказал я. Отец, наверное, жалел о том, что сказал. — Я знаю.
Он хмыкнул басом.
— Не всегда хорошо, однако, по-моему, так он показывал свою любовь, понимаешь?
— Понимаю.
— Еще тот подарочек твой папаня.
— Да.
— Мы не сразу поладили.
— Он вел себя довольно мерзко.
— Просто он такой человек. Я не принимал это близко к сердцу.
— Ты о нем заботился, — сказал я. — Это много для него значило, хоть он и не умел это выразить.
— Знаю, знаю. Под конец у нас установились нормальные отношения.
— Ты ему нравился.
— Ну, насчет этого не уверен, но все было нормально.
— Я уверен, что ты ему нравился.
Он помолчал.
— Знаешь, он был хорошим человеком.
Я не знал, как ответить.
— Ты очень внимательно к нему относился, Антуан, — наконец сказал я. — Я понимаю, что ему это было важно.
* * *
Странное дело: после того как я разрыдался у больничной койки отца, что-то во мне закрылось. Я больше не плакал. Онемел, как рука, которую отлежали. Только иногда покалывало.
По дороге в похоронное бюро я позвонил Алане на работу. На автоответчике было оставлено сообщение, что ее нет в офисе, но она будет часто проверять сообщения. Я вспомнил, что она в Пало-Альто. Я позвонил на сотовый, и она ответила сразу же:
— Слушаю.
Мне очень нравился ее голос: бархатный, немного хрипловатый.
— Это Адам.
— Привет, дурак.
— Что я такого сделал?
— Разве после того, как переспишь с девушкой, ты не должен наутро позвонить, чтобы она не чувствовала себя виноватой?
— Господи, Алана, я...
— Некоторые мужчины даже присылают цветы, — продолжала она деловым тоном. — Не то чтобы я таких встречала, но читала об этом в «Космо».
Конечно, она права. Я не позвонил ей, и это было очень грубо. Но что я должен был ей сказать? Правду? Что я застрял, как жук в янтаре, и не знаю, что делать? Что я безумно рад, что нашел такую женщину, как она, постоянно о ней думаю и в то же время ненавижу и презираю самого себя? «Да, детка, — подумал я, — ты читала в „Космо“, что мужчины вас используют, но ты понятия не имеешь, насколько подло».
— Как Пало-Альто?
— Красивый городишко, но я не дам тебе так легко сменить тему.
— Алана, послушай. Я хотел сказать тебе... У меня плохие новости. Мой отец только что умер.
— Ой, Адам! Мне так жаль! О Господи... Жаль, что меня не было рядом.
— Мне тоже.
— Как тебе помочь?
— Не беспокойся, ничего не надо.
— Ты уже знаешь... когда похороны?
— Через пару дней.
— Я должна быть здесь до четверга. Мне так жаль!
Потом я позвонил Сету, который сказал практически то же самое:
— Елки, приятель, мне так жаль! Как тебе помочь?
Люди всегда так говорят, и это приятно, хотя поневоле задумываешься: а чем тут поможешь? Мне ведь не кастрюля нужна. Я и сам не знаю, что мне нужно.
— Да никак.
— Ладно, я смоюсь с работы. Будь спок!
— Нет, не нужно, спасибо.
— Будут похороны и все такое?
— Да, скорее всего. Я дам тебе знать.
— Ну, береги себя, друг!
Потом сотовый зазвонил сам. Мичем даже не поздоровался. Его первыми словами были:
— Куда ты пропал, черт тебя дери?
— У меня только что умер отец. Около часа назад.
Долгое молчание.
— Господи... — сказал он. Потом сухо добавил, словно додумался: — Очень жаль.
— Ага, — ответил я.
— Как-то не вовремя.
— Да уж, — сказал я, чувствуя, как меня охватывает злость. — Я просил его подождать! — И нажал на «отбой».
72
Директора похоронного бюро я узнал — тот же, кто занимался похоронами матери. Душевный, дружелюбный мужчина с волосами неестественно черного цвета и большими пушистыми усами. Его звали Фрэнк — «как и вашего отца», подчеркнул он. Фрэнк показал мне похоронный зал, точнее, два зала с коридором посредине. Они скорее походили на дом в пригороде, только просторнее, с мебелью потемнее и восточными коврами на полу. Офис директора оказался тесным и темным. Там стояли старомодные стальные шкафы для документов, на стенах висели репродукции морских и сельских пейзажей. Директор вел себя очень естественно и, похоже, действительно меня понимал. Он даже рассказал о том, как умер его отец шесть лет назад и как ему было тяжело. Потом он предложил мне коробку салфеток, но я отказался. Тогда Фрэнк сделал заметки для газетного объявления (я еще подумал: «Кто будет читать это, кому не все равно?»), и мы сочинили подходящий текст. Я попытался вспомнить, как зовут старшую покойную сестру отца и даже его родителей, которых я видел не больше десяти раз в жизни и просто называл дедушкой и бабушкой. У отца были напряженные отношения с родителями, и мы почти не встречались. Я плохо помнил, где и сколько отец работал, и, может, упустил какую-нибудь школу, однако самое важное перечислил.
Фрэнк спросил, был ли отец военнообязанным. Я знал, что он проходил военные сборы на какой-то базе, нигде не воевал и страстно ненавидел армию. Когда директор предложил поместить на гроб флаг, на что отец как демобилизованный имел право, я отказался. Отец ведь явно возмутился бы и сказал что-то вроде: «Ты что себе вообразил, а? Я тебе чертов Джон Кеннеди, что ли?» Еще Фрэнк спросил, хочу ли я, чтобы на могиле сыграли военный отбой, но добавил, что сейчас у них нет трубача и поэтому они включат запись. Я тоже отказался: отец не хотел бы никакого отбоя. Я попросил директора провести похороны как можно скорее. Мне хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось.
