Лидию и опустил их снова. Пальцы с досадой шевелили карандаш.
— Комитет постановил отдел отдать Иннокентьевой. И дать помощницу в аппарат. Как думаешь, не лучше так будет?
— Конечно, лучше, — неуверенно, едва слышно согласился Петя, и его лицо в эту минуту совсем не было тем лицом, которое Лидия знала с самой первой встречи на Саныяхтатской дороге. И надежду и страх попеременно выражало оно, как будто решалась его судьба. Ей вдруг показался он неприятным: захотелось за что-то досадить ему.
— Заранее предупреждаю, что ни на какой работе никогда не сидела. Не знаю, какая будет из меня помощница, — сказала она.
Шепетов скосил глаза на ее белую маленькую руку и вдруг откинулся к стенке. С удивлением осмотрел молоденькую женщину в черном пальто с широким воротником, в белой горностаевой шапочке.
— Ну, ну, ладно, — поморщился он. — Тебе не доверили бы, если бы тебя не знали. Не беспокойся. Ты с Белоснежного?
— Да.
— Ты поскорей заканчивай там и переезжай.
Секретарь поднял лицо, и теперь оно было все освещено лампой. Глаза его внимательно глядели на Лидию, что-то, казалось, он готов был сказать или о чем-то спросить. И Лидия едва не спросила, не знал ли он Мигалова в Бодайбо, но тоже сдержалась, хотя в эту минуту была уверена, что именно о Мигалове думал сказать или спросить Шепетов. Такое было выражение в лице, в глазах.
— Ну, ладно, — не глядя на посетителей, — сказал Шепетов, — валяйте по домам. Посмотрите мимоходом, закрыта ли труба.
В комнате стояли пустые столы; табуретки, сдвинутые с мест, словно разбрелись. Лидия оглянулась от двери, пока Петя проверял вьюшки. Шепетов, углами поставив плечи, уперся в стол локтями, сидел не шевелясь, в странной, охватившей все его существо задумчивости. Невольно Лидия привстала на цыпочки и, пропустив Петю, осторожно прикрыла за собой дверь. «Он очень нездоров, — подумала она, — или очень устает…»
Очутившись на улице, Петя расхохотался:
— Всегда просит трубу закрыть, и всегда она закрыта. Я весь мокрый сделался, а он обледенел в бараке. Мерзляк невероятный.
Он болтал без умолку, довольный своей удачей. Молчание Лидии его не смущало. Заглядывал ей в лицо и доказывал, что из нее выйдет идеальная работница. Он искренно возмущался ее скромностью. Каждым своим словом еще больше убеждал себя, что нашел в ней, помимо любимой женщины и друга, неоценимую общественную работницу. Отдавался безраздельно своей радости; остановил Лидию и положил руки на плечи:
— Домой?
— А как посмотрел на меня Шепетов, — напомнила Лидия вместо ответа. — Как будто прочитал плохую телеграмму. Так и думала выставит обоих. У меня, наверное, здорово буржуазный вид. Смотри, пропадешь ты со мной.
— Если красивая, это не значит — буржуазная. Разве он не понимает. Ты на всех производишь хорошее впечатление.
— Что значит — хорошее? Ты, Петя, не очень увлекайся.
Хотелось снизить восторг юноши, убавить очарование. Петя притих, чувствуя намерение Лидии уйти от него.
— Помнишь, я о Мигалове спрашивал тебя на сопке, ты правду сказала? Ты не ждешь его?
— Что за мысли у тебя. Не ревнуй, пожалуйста, к пустому месту. — От прикосновения Петиной руки передавалась непонятная тревога, которая заставляла говорить неправду.
— Повтори еще раз, — требовал он.
— Какой ты, оказывается, деспот, вот не предполагала!
Упрямо глядя под ноги, Петя остановился. Хотела уйти, пусть капризничает, но порыв тревоги, похожий на страх, повернул назад. Взяла его под руку и сдвинула с места:
— Ну, будет дурачиться! Идем.
— Куда?
— Я устала, пойду к Мишке, лягу спать.
— Иди, пожалуйста, оставь меня в покое.
— Петя, пойми же, что к тебе неудобно. Ну, хорошо, пойдем посидим у тебя, но только потом я все-таки к Мишке пойду. Ну, ты сам представь: не успела приехать и уже романы завела. Очень неудобно…
Она уговаривала юношу успокоиться и ловила себя на мысли, что таким точно ласковым голосом не раз успокаивала мужа. И было странно, что один и тот же голос и почти те же слова на совершенно разных людей производят одинаковое действие. Петя снова ожил и был тем же восторженным юношей, как пять минут назад. Возле своего барака он совсем расшалился… Опрокинулся в сугроб спиной, отдувался, фыркал. Лицо его, залепленное снегом, похожее на белую маску с тремя черными дырками — рот и два глаза, — казалось совсем чужим, незнакомым. Лидия знала почему: в ней не было ни капельки любви к Пете.
7
На следующий день, подъезжая к Белоснежному, Лидия, завидев с хребта дымки над бревенчатыми домиками, разбросанными в долине, с особой ясностью поняла всю безвыходность своего положения. На Незаметный она не может вернуться, — встреча с Петей казалась ей тяжелее жизни на разведке. Утомленная пережитым, она с радостью встретила знакомую обстановку. Она успокоилась на мысли, что ничего еще не решено.
На Белоснежном с каждым днем развертывались, работы. Однорукий решил до летнего сезона начать эксплуатацию участка: опытный золотоискатель и делец, он видел, что делается на разведке, и решил поскорее снять сливки. Землянки и шалаши росли, как грибы в дождливое лето. В морозные ночи, задолго до света, хлопали и скрипели дверцы. Визжали торопливые шаги в морозной мгле. Опушенные заиндевелыми мехами лица озарялись у костров и казались обросшими седыми бородами. Днем и ночью стуки и шорохи, преувеличенные морозом, отдавались в сопках. Оживление арендованного корейцем участка подчеркивало тишину казенного, на котором лениво копались шурфовальщики.
Лидия в смутном ожидании событий, которые помогут ей найти выход из тупика, надев барнаулку, теплую и пышную, как подушка, напялив треуху, бродила по участку. Бралась за тачку, пыталась вести по выкатам и под смех работающих сейчас же валила на бок. Ее принимались учить, с готовностью поддерживали с боков тачку, оставалось только поживее переставлять ноги. И даже в минуту искреннего смеха преследовала мысль: «Как это случилось, что я дала слово вернуться, когда ничего еще не решено?»
В голове разреза работал пожилой китаец. Он особенно приветливо встречал Лидию. Бросал лопатку или кайлу и принимался что-нибудь рассказывать. Почему-то всегда мнилось, что он собирается сказать что-то важное, но не решается. Однажды он оглянулся на товарищей, занятых работой, и взял Лидию за полу барнаулки. Синяя от холода рука гладила белый пушистый мех. Глаза, слезящиеся от вечного дыма, часто моргали.
— Твоя шибко тепло, моя шибко холодно. Зачем так?
— Что же я могу поделать. Так устроена жизнь.
Китаец горячо запротестовал:
— Зачем делать жизнь. Человек делал жизнь. Ходи Незаметный, Алданзолото говори, партия говори. Шибко кричи надо. Моя — язык нет.
И после этого он всякий раз, завидев Лидию, укоризненно качал головой:
— Зачем язык — меда, сердце —
