леда!
Лидия стала избегать его, обходила голову разреза стороной, пыталась обойти жизнь, приступившую к ней с требованиями. Наконец, совсем перестала бывать на участке. Сидела дома, небрежно одетая, словно махнула на себя рукой; встречала мужа полными ненависти глазами с острыми точечками в зрачках.
Однажды перед самым ужином арендатор прислал за Пласкеевым. Лидия не сводила глаз с захлопнувшейся двери и барабанила по столу пальцами. Вдруг вскочила, со злобой сорвала накидку мужа со стены, бросила на пол, топча ногами, забила под скамью. Показалось невероятно обидным остаться одинокой за столом: бросил жену и ушел по малейшему зову негодяя!
Федор Иванович вернулся скоро. Не раздеваясь, прошелся из угла в угол.
— Случилось что-нибудь неприятное?
— Довольно того, что я ему сделал две канавы своими рабочими. Верхом хочет сесть на шею!
Он продолжал шагать. Беспокойство изменило его лицо.
— Понимаешь — он губит меня. Скрыл золото на участке при помощи этих негодяев-промывальщиков, а я должен за эти идти под суд. Проклятые гнезда ускользнули от меня, а ему повезло. Не повезло, а просто он обокрал меня. Он разбогатеет, а я не знаю, что мне ответить на запрос из Главного управления. Будь он проклят, этот Белоснежный! Знал бы — не поехал сюда ни за какое жалование!
— Да, будь он проклят, — повторила Лидия. Глаза ее округлились, брови поднялись. Она рассмеялась. — Значит, он самым настоящим образом объегорил тебя. Перехитрил. Конечно, ему наплевать. Неужели ты думал, что он будет деликатничать с тобой?
— Вместо того, чтобы выслушать и хоть чем-нибудь помочь или хотя бы просто посочувствовать, ты злорадствуешь!
Лидия решительно поглядела в глаза мужу.
— Я не желаю, чтобы и меня посадили вместе с тобой.
Смотритель опустился на скамью. В полушубке, в шапке был похож на беглеца, которому надо сейчас же продолжать свой путь. Он всеми силами старался овладеть собой. Потер руки, как делал это, будучи в хорошем расположении духа:
— Лидок, как насчет горяченького. Уж извини меня, пожалуйста.
— Ты весь день отдаешь тому, чтобы как можно больше принести вреда своей стране, а от меня требуешь помощи, ухода, стряпни.
— Ты была бы рада, если бы меня посадили. Но ведь и в тюрьме дают похлебку — кандер, — ответил на дерзость жены смотритель. Сдвинул со стола рукавицы и присел на обычное свое место.
— В тюрьме, может быть, кормят, но я не могу больше участвовать в ваших темных делишках. Выходит, значит, так: если бы не аренда, богатая долина погибла бы?
Федор Иванович удобней уселся на скамье и приготовился к сдержанному терпеливому разговору, которым не один раз успокаивал жену. Она поняла его движение:
— Можете не начинать — я знаю наизусть: вас трудно уличить, невозможно установить действительное содержание и так далее. Но вы уже уличены корейцем. Если меня удавалось уговорить — управление не уговорите.
Тяжелая, ни разу до сих нор не испытанная ненависть охватила ее:
— Что вы получили за свою работу с Тин-Рика? Скажите мне, вашей жене, которая хочет знать о заработке мужа. Это ведь оттуда все идет. Вы обдумали все очень хорошо, но непредвиденный случай рассыпал ваш карточный домик. — Она едва сдерживала себя. — Но не думайте, пожалуйста, что без корейца прошел бы ваш номер. Я сама расшифровала бы вашу работу на этих господчиков.
Федор Иванович испуганно оглядывался на окна и на дверь:
— Что ты кричишь? Мимо ходят люди, мы не одни здесь — имей в виду. Я тебе сколько раз говорил: была комиссия и признала работу на разведке нормальной.
— Были идиоты, а я все знаю!
— Ну, хорошо, знаешь и знай! Но откуда тебе известно, что именно твои Кольки и Петьки желают для России добра, а другие хотят губить ее. Они уже показали себя: продали Польшу, Финляндию, Литву, Эстонию, Бессарабию. Теперь продают по кусочку Сибирь. Знаешь ты это?
Лидия опешила:
— Тебе Тин-Рик сказал это?
— Витим разве не продали? Сама видела.
— Почему ты не протестовал, если тебе дорога Сибирь, а лишь радовался возвращению господ из Лена-Голдфилдс?
— Никто не протестовал, Да и не надо протестовать. Когда господь захочет наказать — он отнимает разум.
— Ах, вон в чем дело. Вы помогаете господу-богу? Любопытно.
Лидия повторяла:
— Любопытно… Любопытно… — И уже не понимала, к чему относится это слово.
— Не забывай, ты отвечаешь так же, как и я: знала и молчала, — сказал Федор Иванович. — Учитывай это.
Потемнело в глазах. Бросилась на него с криком, схватила за лицо. Чувствовала, как ногти врезаются в кожу:
— Сделал преступницей, а теперь пугаешь! Негодяй!
От сильного толчка Федор Иванович ударился затылком о стену. Лидия упала на кровать вниз лицом и, дергаясь всем телом, долго рыдала с однообразными визгливыми выкриками.
8
Лидия едва дождалась пока конюх напоит лошадь, пообедает и запряжет. Муж издали смотрел, как она устраивалась на санях. Они не попрощались.
Снег под санями похрустывал совсем не по-зимнему, все вокруг торжественно молчало, лишь неугомонный труженик-дятел тесал сухие верхушки лиственниц. Синие тени от деревьев неслись кверху, на склоны, как будто пытались убежать от своих корней. Конюх понукал коня, помахивая кнутом. Вот и последний перевал. Показалась Радиосопка. Снеговые полости, раскинутые по склонам, уже розовели в предвечерних лучах. Небо над вершинами сопок замутилось и начинало сливаться с массами дальних хребтов. Незаметный открывался темным расплывшимся пятном. Захотелось поскорее приехать и согреться у печки.
— Ну-ка, Семеныч, подгони как следует!
Несмотря на сильный мороз, ключ дымился пожогами. Столбы серого дыма, неподвижные в нижней части, вверху превращались в легкое, тонкое облако, которое медленно двигалось по небу, простираясь до вершин сопок. Слышны были шорохи, стуки; раздавались усиленные морозом голоса людей. Вспоминались Бодайбинские прииски с вечерним пыхтением лебедок, со вспышками красного пламени, с сигнальными колоколами. До боли в груди заныла тоска по веселой толпе, разгуливающей перед спектаклем в фойе ярко освещенного просторного клуба.
— Неделю на Незаметном не был, а нардом уже вылез куда! — громко сказал конюх, и Лидии показалось, будто он подслушал ее мысли.
Возле самой дороги возвышались бревенчатые стены без кровли. На фоне светлеющего неба выделялись тонкие перепутанные леса. В одном из четырехугольников — в будущем окне — сияла яркая звезда. Можно было вообразить, что в нардоме идет пьеса, и декорация изображает изумрудное небо с первой звездой.
— Лида, кто-то кличет тебя.
От постройки шагал Мишка:
— Здравствуй! Узнал сразу. Может быть, посмотреть хочешь? Будь покойна — весной заставим в театре представлять. Так и запиши.
Он возбужденно шагал рядом с подводой, полы полушубка развевались, видно только оставил что-то интересное, чем был еще наполнен. Лидия обрадовалась ему, точно
