по лавкам свои узелки с нехитрыми пожитками, среди которых были молитвенник, маленькая иконка с изображением Спасителя, кружки, ложки, нож, вязаные носки.
Издали донёсся звон била.
— Вот как, мы к обедне попали, — обрадовался Григорий. — Я люблю здесь общую службу в храме.
Летом Нилова пустынь смотрелась совсем по-иному, чем зимой. Она походила на маленькую деревеньку, окружённую лесом, цветами, какой-то тихой светлой радостью, пронизанную солнцем и покоем. И церковь показалась Иосифу значительно выше, она стояла на высоком пригорке, который зимой был присыпан снегом и почти не выделялся.
Григорий остановился неподалёку от храма и спросил товарища:
— Тебе говорили, что этот холм под храмом иноки сами насыпали?
— Нет, — отозвался Иосиф. — Какой большой труд! Откуда же столько земли взято?
— Отовсюду сносили, и больше всех трудился, сказывали, сам Нил. Место тут, видишь ли, болотистое. Это теперь, к концу лета, всё подсохло, к тому же дождей давно не было. А так тут кругом сырость. Потому и храм и все кельи на насыпных холмах поставлены, чтобы не подмокали.
— Смотри-ка, а травой-то холм зарос, будто вечно тут стоял!
— Да много ли времени траве надо, чтобы всё заполонить? Год-другой — и готово.
— Да, основательный человек, ваш Нил, — похвалил Иосиф.
— Это так, — поддержал Григорий. — В первый же год он самолично тут колодец выкопал, хоть и река рядом. В колодце, говорит, вода чище, и не промерзает он зимой. И укрытие над ним сделал — погляди-ка, не всякая деревня может таким похвастать. Мельницу водяную поставил — вот и пропитание для братии.
Поднялись на холм к храму с одной лишь деревянной маковкой и с деревянным же крестом. Зимой, под снегом, Иосиф толком и не разглядел ничего. Теперь удивлялся старательности и аккуратности, с которой, без гвоздей и креплений, было сложено и украшено резьбой это непритязательное творение рук человеческих.
Отстояли обедню, в ней принимали участие около пятнадцати человек, большинство из которых Иосиф видел впервые. После службы Нил дал знак гостям подождать, затушил сам все свечи, запер двери и пригласил их в монастырский огород. Ему не терпелось похвалиться новичкам нынешним обильным урожаем, который удался благодаря хорошему солнечному лету. Огород начинался прямо за храмом и тянулся чуть ли не на версту вдоль берега реки. Он был огорожен крепким плетнём, пустившим кое-где зелёные ветки. Ближайшие от храма земли занимали парники, которые теперь были наполовину разобраны. Пышные зелёные ветви растений тянулись далеко в стороны от теплиц. Нил наклонился и с гордостью показал гостям огромную жёлтую дыню:
— Вот нынче какие красавицы у меня выросли! А сладкие-то, сладкие, не хуже мёда! Я вас дома угощу. Тут у нас огурцы, они тоже на славу нынче уродились. А вон там — морковь, да какая крупная! Здесь зелень, репа.
Нил наклонился и вытащил из земли действительно огромную репу с пару больших кулаков. Походив по огороду и показав свои достижения в огородничестве, Нил нарвал овощей и зелени, надёргал зелёного лука.
— Вот нам и обед, — проговорил он негромко и ласково. — Пойдёмте, сегодня со мной отобедаете, я вас приглашаю на трапезу.
Уже на выходе с огорода встретили старого знакомца Иосифа, виденного тут, на Сорке, ещё в прошлый приезд; с мотыжкой в руках на огород шёл казначей Герман. Как и зимой, его шея была обмотана шерстяным шарфом, лицо сердито нахмурено. Однако при виде гостей он осветился весь неожиданной улыбкой:
— Здравствуйте, здравствуйте. Уже уходите? А я вот потрудиться пришёл, люблю на нашем огороде покопаться!
— Трудись, брат, — поддержал его Нил, — я сегодня тебе не помощник, видишь, ученик ко мне пожаловал с гостем, уважить их надобно.
Обед Нила на этот раз был более разнообразен, чем зимой. Кроме всякой зелени, на столе были вкусно пахнущие тушёные грибы с крупой и травами, свежая наструганная капуста с приправой, малина, мёд, обещанная сладкая дыня, свежий ржаной хлеб, испечённый самим хозяином. Шёл Петров пост, и потому вся пища была постной.
Говорил Нил в основном с Григорием, обращаясь, правда, к обоим гостям. Расспрашивал о монастырских делах, одобрил решение Нифонта постричь Тушина:
— Пора уже. Душа у тебя чистая, ты к иноческой жизни самим Создателем назначен. Молодец, что не кичишься знатностью родителей твоих, ибо это безумие есть. По моему разумению, сие скрывать монаху надо, ты хорошо мой урок усвоил. Не подобает нам, инокам, в жительстве отречения своего славу и честь от людей принимать. Это постыдно. Страшное таинство смертное — оно одинаково для всех приходит: и для знатных, и для сирых. И нет у нас, смертных, такой власти, чтобы ускорить или остановить время ухода своего, даже если и очень захотим ещё пребыти здесь, на земле. Путь наш краток, жизнь наша дым, пар, прах и пепел, ненадолго является и вскоре погибает... Это только путник идёт куда хочет. Мы же — хотим или нет, — уходим из сей жизни и не знаем, когда это случится. Потому всегда о чистоте души хлопотать должны. Когда разлучится она с телом нашим и предстанет перед Судией, поздно будет о ней скорбеть, никто не помилует её.
Иноки слушали нравоучения скитника со смирением, попивая ароматный напиток из шиповника с мёдом.
— От Ефросина нет никаких известий? — поинтересовался Нил у Тушина.
— Прислал записочку с паломником, — охотно подал голос более молчавший Григорий. — В Троице-Сергиевом монастыре он, приказывает привет всем передавать, особо тебе, своему учителю. Паисий его принял сердечно, устроил. Пишет, что скучает по Кириллову, но назад пока не собирается. Книги там переписывает по благословению игумена.
— И у тебя, видно, ко мне дело? — обратился Нил ко второму гостю, к Иосифу.
— Да, господин, — охотно согласился тот. — Посоветоваться хочу с тобой.
— Что ж, заходи завтра после утрени, потолкуем. Теперь же ступайте, отдыхайте. Да и я чуток прилягу — до вечерни. Нынче затемно встали, ходили в лес грибы да малину собирать на зиму. Орехи спелые попадаются. Запас не помешает. Зима тут долгая, суровая, лето не побегаешь — голодать придётся.
Гости выбрались на улицу, перекрестились на стоящий неподалёку храм и направились к своему временному обиталищу.
— Ты только не подумай, что когда Нил о знатных родителях поминал, меня родом моим попрекал, — вернулся Тушин к нравоучениям учителя. — Он ведь и сам боярского рода Майковых. И товарищ его Иннокентий тоже сын боярский из
