— Крутая вечеринка! — кричит мне соседка. Поднимает стакан с коричневой жидкостью и залпом выпивает. Судя по тому, как поморщилась, в нем была совсем не кола. — К Полине завалимся потом?
Этот вопрос, к счастью, адресован не мне, ее парень кивает утвердительно, а потом утаскивает Аленку танцевать. Чувствую, до утра ее не увижу.
— Держи! — Рядом неожиданно возникает Разумовский. — Чистая вода, ничего туда никто не добавлял.
Хорошо, что сказал. Вечеринка — это вечеринка, всякое бывает. Помню, у нас однажды так полкоманды слегло незадолго до игры. Да чего только не было.
Организм с благодарностью принимает влагу, хочется пить и пить. Слишком душно, да и народу много.
— Как тебе здесь? Я не думал, что столько народа привалит. Танька бросила клич у себя в паблике, чего-то пообещала, вроде бухло со скидкой.
— С чего бы?
— Она терпеть не может Лученко. — Янош пожимает плечами. — Вот и оттянула сюда много кого. Ну так как? Нравится?
— Здесь весело! Давно не была на таких вечеринках.
Музыка становится еще громче, я утаскиваю Разумовского танцевать. И в итоге первой выдыхаюсь — где-то через час нон-стопа чувствую, как голова кружится, чуть даже не упала на какую-то парочку, хорошо, Янош успевает подхватить.
— Давай, Заноза, дыши, только, главное, не простудись.
На улице и правда мороз уже приличный, зато чистый воздух. От кислорода голова постепенно проясняется.
— Ну как? Лучше? — Янош нежно поправляет воротник пальто, чтобы мне меньше дуло.
— Лучше, — говорю я. — Но, знаешь, продолжать, наверное, не хочу.
— Без проблем! — неожиданно быстро соглашается Разумовский, а я думала, он станет уговаривать остаться. — Поехали!
— Куда?
— Да куда захочешь! Ты, кстати, никогда не была у меня в общаге. Хочешь? Она намного лучше твоей.
— Нет, Янош! — Слова вырываются быстрее, чем я успеваю хорошо подумать.
— Можем к тебе, — ни капли не смутившись и вроде не обидевшись, предлагает Разумовский. — Ваша вахтерша точно пропустит. Она меня боготворит. Еще можем окопаться в любом другом клубе, хотя мне кажется, Заноза, что тебе на сегодня хватит.
Янош прав, я не хочу обратно возвращаться в душный бар, но я при этом совсем не хочу окончания этого вечера.
— Можем у меня посидеть, — осторожно предлагаю и вижу довольную улыбку Разумовского. — Аленка вряд ли до утра объявится. Янош, я ничего такого не имею в виду…
— Ага! Я тоже… ничего такого, Юль. Посидим, поболтаем, может, даже чая попьем с печеньем.
Понять не могу — он меня троллит? Мне кажется, когда я была ему просто другом, то не особо парилась, а сейчас смысл везде ищу скрытый.
На самом деле все внутри завибрировало от мысли, что мы сейчас поедем ко мне. Да, это общага, но в нашей маленькой комнате мы будем только вдвоем. Первый раз как пара, а не как два друга.
— Юль? Садись!
Такси довозит нас быстро — все-таки почти ночь, машин мало. Всю дорогу рот у Разумовского не закрывается, сидит рядом и анекдоты травит. У меня уже живот сводит от смеха.
— Я люблю, когда ты смеешься, — обжигает горячим дыханием мои губы, не дает мне и слова вымолвить. Да и разве они нужны?
— Эй, приехали уже. — Недовольный прокуренный голос водителя заставляет вздрогнуть и отстраниться от Яноша. — Можете, конечно, и дальше обниматься, только у меня счетчик продолжает работать!
— Идем! — Я первая вхожу в подъезд, воровато озираюсь по сторонам и облегченно выдыхаю: нет никого, только на охране сидит вахтерша, уткнувшись в громко работающий телевизор.
— Вьюгина?! — резко окликает меня. — Ты что-то поздно. На тебя совсем не похоже.
Я не успеваю ничего ответить, потому что идущий следом Разумовский тут же берет вахтершу на себя.
— Добрый вечер! Конечно, не похоже, я поэтому и привез Юлю в общежитие, а то поздно же. Спокойной ночи!
— Как тебе это удается? — спрашиваю у Яноша, когда мы уже зашли в нашу комнату. — Алена жаловалась как раз на нее, что не пустила какого-то приятеля. Тебе вообще кто-нибудь давал отпор?
— Ты, Заноза, — неожиданно произносит Разумовский, помогая мне снять пальто. — Мне нравится это платье, особенно когда тебя в нем никто, кроме меня, не видит.
И больше не говоря ни слова, делает полшага ко мне и целует так откровенно, что не остается никаких сомнений в его желаниях. Пальцы уверенно скользят по блестящей ткани.
— Янош! — выдыхаю, пытаюсь удержать платье на плечах, но поздно — обнаженная кожа уже покрывается мурашками — и отнюдь не от холода.
— Что Янош? — Его губы бесстыдно блуждают по моему плечу. — Янош не святой, а очень даже живой. Моя Заноза!
Я этого не планировала! Слишком рано! Господи, слишком рано, мы же только начали встречаться, у меня не так все просто и легко, как у него. Но желания и мысли — не одно и то же. Вместо того чтобы оттолкнуть, вернуть платье обратно на плечи, я обнимаю его за талию, прогибаюсь чуть назад, подставляя для поцелуев всю себя.
— Люблю тебя! Юль, я люблю тебя! Слышишь? — Смотрит шальным пьяным взглядом, перехватывает мои руки у себя на груди, сжимает их, заставляя меня замереть. — Я. Тебя. Люблю.
Глава 61 Юлия— Я. Тебя. Люблю.
Я. Тебя. Люблю. Янош оглушает своим признанием, я ничего не слышу, кроме этих трех слов, они стучат в моем сердце. Я. Тебя. Люблю.
Я ничего не вижу, кроме губ, которые снова повторяют эти три слова. Обхватываю его лицо ладонями и, не отводя взгляда от горящих синих глаз, целую так нежно, как только умею, только так я могу сейчас выразить себя.
— Заноза! Скажи мне, — хрипло шепчет, едва я отпускаю его губы. — Я хочу знать, что у тебя в голове. Юля!
Прижимаюсь к нему и закрываю глаза. Вдыхаю в себя его запах, его волнение, его нетерпение. Вот, значит, какой ты, Янош Разумовский!
— Я тебе только что сказал, что люблю тебя. Не молчи, Юль, только не молчи.
Напряженную тишину разрывает тревожная трель мобильного. Разумовский шипит что-то нецензурное, вытаскивает телефон из кармана и, не глядя на экран, отключает звук. Сотовый летит на Аленкину кровать.
— Чувствую себя с тобой, как пацан малолетний. Почему ты такая заноза, а, Юль?
— Ты сам меня такую выбрал, клоун. — Прячу счастливую улыбку в вороте его рубашки. — С тебя и спрос. Я люблю тебя, Янош! — Поднимаю глаза и встречаю голодный взгляд. — И тебе нужно было уехать, чтобы я это поняла.
Он довольно улыбается, с лица уходит напряжение, я снова вижу шального, развратного Разумовского.
— Больше никуда не уеду, разве что только с тобой.
