Дроу помог мне сесть в «Валькирию» и по пути не произнес ни слова, сосредоточенно глядя на дорогу. И на меня он не смотрел, как будто на пассажирском сидении не было никого. Поездка была совсем короткой, что-то около пятидесяти с небольшим миль, и маршрут мне, в общем-то, знаком.
У меня заныло сердце, когда впереди показался городок Бремор, выстроенный заново после того страшного землетрясения. Сказать, что мне это не понравилось, означало не сказать ничего.
Зачем мы тут?! С замиранием сердца я следила за указателями.
Кладбище.
С тех пор, как миром начали править эльфы, человеческие кладбища сильно изменились, превратившись в колумбарии по подобию эльфийских. Так было и здесь: вокруг здания церкви веерами располагались стены с нишами для урн. Между ними росли деревья, а вдоль живых изгородей были посажены цветы. Здесь нашли последний приют и те, кто не смог пережить землетрясение, в одночасье уничтожившее городок. Эльфийский храм — через дорогу. Там такой же колумбарий, только для эльфов.
Сейчас же, благодаря открытию папы и работам Мэтисона, никто не должен стать внезапной жертвой. Биологический индикатор предскажет очередную отрыжку Сопряжения Миров часов за тридцать, что позволит организовать эвакуацию в самое кратчайшее время, сохранив жизни и людей, и эльфов.
Два часа пополудни. Мелкий, сеющийся клубами воды дождь. Серо, промозгло, неуютно. Около церкви и раскрытой калитки колумбария — никого.
Эльф остановил машину на пустынной парковке у церковной ограды, молча запустил руку куда-то под сиденье и достал… черный зонт. После этого устремил на меня свой бирюзовый взгляд, уже непроницаемый, как обычно:
— Иди, Dearg. Попрощайся. Левая аллея, второй блок, третий ряд… Эван Барнетт и Джеймс Барнетт, они рядом. Твои родные решили похоронить прах тут, чтобы было, кому присматривать. Иди, я подожду здесь.
Что?! Он разрешает… Даже если потом придушит тут же, в машине, я безмерно благодарна за эту возможность!
— Спасибо. — Едва слышно пробормотала я, схватила предложенный зонт и выскочила под мелкий противный дождь, не дожидаясь, пока эльф откроет мне дверь. Здесь никого нет, чтобы стать свидетелем неправильного поведения игрушки полковника Оустилла.
Ветер не дал мне раскрыть зонт. Задыхаясь от дождевой пыли, летящей в лицо, я бросилась в левую аллею, между двумя веерами стен из розового мрамора; веерами, носящими холодное безразличное название: блоки. Плакали каплями дождя тисы, жалостно шелестела под порывами ветра живая изгородь из кустов шиповника. Трепетали огоньки негасимых круглых лампад в нишах. Красивое и печальное место, где, кажется, ничего не напоминает о смерти, кроме этих ниш с именами…
Я сразу нашла то, что искала. То, о чем должна была позаботиться сама, как любящая мать и примерная дочь. Второй блок, третий ряд. Пальцы уже скользили по буквам имен, пытались тронуть голографический штамп фото, на котором папа держит на коленях Эвана… Кларисса, Ирвин, спасибо, вы все сделали за меня. И, как ни крути, спасибо Оустиллу, позволившему забрать прах после кремации…
Я не знаю, сколько я простояла около стены колумбария, и даже не помню, о чем тогда думала, и не чувствовала холодных капель, стекавших за ворот плаща. И не слышала шагов эльфа. Его руки кое-как разжали мои заледеневшие пальцы, все еще сжимавшие бесполезный зонт. Теперь зонт надо мной раскрылся. Оустилл стоял рядом, его одежда и белые волосы были припорошены мелкой водяной пылью.
— Пойдем в машину, Айли. — Ласково позвал он, обнимая меня за плечи свободной рукой. Ты простудишься.
Мы вернулись в «Валькирию» в тот миг, когда внезапно прекратился дождь, а из просвета между тучами упал на мокрые тисы и розовый мрамор луч солнца, которому нет дела до смерти и скорби. Жизнь продолжается.
Эльф не спешил запускать двигатель. Опять покопался где-то, теперь в «бардачке», вынул оттуда пачку бумажных полотенец и протянул мне:
— Чего только не найдешь в чужом авто.
Я вытерла лицо и кое-как промокнула волосы. Когда я закончила, Оустилл вытащил из внутреннего кармана пиджака свой айтел и подключил его к приборной панели, куда был встроен небольшой дисплей сетевого блока. Свои действия он сопровождал негромкими фразами:
— Мы могли бы поехать еще в одно место, Dearg, но вряд ли ты захочешь… Новая улица, дом номер семь.
Я непроизвольно вздрогнула. Улица с таким названием появилась в Бреморе сравнительно недавно. Там находится дом Ирвина и Клариссы! Эльф невозмутимо продолжал говорить:
— Человечество изрядно злоупотребляло репродуктивными технологиями ближе к середине двадцать первого века. Заказ пола ребенка. Фенотипические особенности — вплоть до цвета глаз и оттенка кожи. Задатки лидера и прочие качества. Как результат — желание экспериментировать, заходя все дальше, вплоть до внедрения генов животных. Зачем естественное оплодотворение, если все можно сделать в пробирке и получить гарантированный и даже улучшенный результат?.. Десятки тысяч «испорченных» мертвых эмбрионов, которые практически в любой религии считаются человеком с момента зачатия. Эльфы не успели дойти до этого безумия, но речь сейчас не о нас. Когда хаос Сопряжения слегка улегся, возрожденная Всемирная организация здравоохранения ввела запрет на такое вот злоупотребление, оставив экстракорпоральное оплодотворение как последнюю надежду для пар, считающихся бесплодными, и только для них.
Мне казалось, что шар земной остановил вращение. Как, откуда, непонятно, но очевидно: Оустилл все знал.
—… порой подобные манипуляции осуществляются полулегально, или даже нелегально вовсе. Так было и в случае с Клариссой Барнетт. Когда у сыновей обнаружился быстро прогрессирующий врожденный диабет, они с мужем сделали дорогостоящее картирование ДНК и выяснили, что причина именно в наследственности Клариссы. У нее не может быть здоровых детей.
Мне оставалось только молча слушать. Благодаря перинатальной диагностике и так называемой геномной терапии в прошлом веке удалось справиться со многими заболеваниями, как сугубо наследственными, так и находящимися в статусе предрасположенностей. Но мои друзья не планировали беременность, беспечная Кларисса толком не была уверена даже в сроке, так что своевременная диагностика не была проведена.
Мать Ирвина была близкой подругой моей мамы. Она до последнего оставалась рядом с ней в больнице, а потом помогала моему отцу, занимаясь мной. Эта семья перебралась в Бремор из Абердина уже тогда, когда я училась в пятом классе, а отец Ирвина получил должность заместителя главы муниципалитета в этом городке, проработав вплоть до пенсионного возраста. Родители Ирвина живы до сих пор, но и они не знают правды о младшем внуке.
А правда была такова: Ирвин и Кларисса хотели третьего ребенка, причем здорового. Накопить разовую сумму на покупку права на рождение — это еще лет десять, но обоим супругам на тот момент уже было больше тридцати (Ирвин старше меня на семь лет, Кларисса — его ровесница). Диагноза «бесплодие» у них нет… У меня уже был маленький Эван, я вообще не планировала больше рожать, мне хватило одного несостоявшегося отца-подлеца, и я очень, очень хотела помочь — ради памяти мамы, образ которой уже почти стерся из моих снов.
