— Его реабилитируют лет через пятьдесят, когда многих участников событий, — я имею в виду людей, — уже не будет в живых по естественным причинам. — Отрезал Оустилл.
— Но его жена и сын… — пыталась возразить я.
Палач дернул правой бровью:
— Никаких «но». Пятьдесят лет — это ничтожный срок для эльфов. Пока что семья останется в неведении. Для них уже готовы документы для выезда в Ирландию, госпоже Райвен нашли довольно высокооплачиваемую работу. Мальчик слишком мал, чтобы сейчас почувствовать на себе какое-то там общественное мнение. Все идет, как нужно, Dearg, не беспокойся о них.
Оустилл взял меня за плечи. Выражение глаз перестало быть бесстрастным; он смотрел на меня так…
…как будто собирался причинить боль и заранее сожалел об этом.
— Айли, девочка… Точка во всем этом деле не поставлена до тех пор. И поставить ее способен только один человек.
— Кто же?
— Та, что произнесла перед камерами слова, ставшие в сознании многих роковыми. Повернуть время вспять невозможно. Сгладить последствия — да.
Чего он хочет? Не понимаю.
— Мы с тобой появились перед эльфами. Теперь пришло время появиться перед людьми.
— Я могла бы появиться, Оустилл! — с горечью воскликнула я. — Если бы был открытый суд над всеми этими Морганами, Фриннами, Дрэлванами и Шеффлерами! И теми, кого они купили!.. Как свидетель!
Но судить уже некого. Был закрытый процесс, итогом которого стала смерть для виновных… У эльфов нет проволочек с правосудием. Оустилл, которого я мысленно периодически все еще называла Палачом, скорее по привычке, чем из убеждений, за эти недели опекал меня едва ли больше, чем сделала бы родная мать!
Теплые мужские руки на моих плечах как будто хотели укрыть меня от всех бед… Прежней жизни больше нет. Я могу начать новую рядом с Палачом Оустиллом, исчезнув для всего мира. Тех, кто хладнокровно распорядился судьбой моих близких и сотнями чужих жизней, уже нет — кто в человеческом аду, кто в худших местах эльфийской Бездны, если эти жаркие местечки для грешников существуют! Но… для всего мира Бунт по-прежнему остался Бунтом, а патрульный Райвен — тем, кто убил человеческое дитя, запустив кровавый механизм межрасовой бойни.
Моя репутация?.. Вот на нее мне плевать, кем бы меня не называли — Чудовищем или кем-то иным. Прежней Айли Барнетт все равно больше нет. Никто из нас не будет прежним: ни я, ни Дэй, ни попавший в психиатрическую лечебницу Дуглас Макфи, ни вдова Берта Райвена.
В чем-то Оустилл прав, но я до конца я с ним не соглашусь. Никогда!
Почему же дроу так печально на меня смотрит?!
— Ты все еще вождь клана Барнетт, Айли. Ты продолжаешь оставаться… — полковник запнулся, подыскивая подходящее сравнение в человеческом языке, и сравнение нашел, — … яблоком раздора. Твое имя все еще треплют в прессе, и его же применяют недовольные всех мастей, от ищущих популярности писак до прикрывающихся красивыми лозунгами политиков. Ты сильная женщина, Айли Барнетт. Так откажись от всего этого, сказав свое последнее слово перед тем, как стать просто Айли. Хочешь — поживи какое-то время рядом со мной, хочешь — будь свободна. Я отказываюсь от своего права на трофей.
Я чувствовала, куда клонит Палач. Уж лучше бы выбил табуретку из-под ног, раз и навсегда. Он не пытался избежать объяснений или отвести взгляд. Говорил, как есть, не смягчая красок:
—… большая пресс-конференция, если ты об этом. Ты сложишь с себя обязанности вождя клана и скажешь то, что считаешь нужным, чтобы утихомирить брожение умов. Убедительно скажешь.
У меня вырвался нервный смешок:
— О том, как бывшему символу Сопротивления хорошо рядом с хозяином?
— Я тебя об этом не прошу. И не приказываю. Я не стану надевать на тебя ошейник, только браслеты. — Оустилл смотрел мне прямо в глаза, не мигая. — Полчаса на то, чтобы быть сильной до конца. Никаких вопросов журналюг. На них отвечу я, когда ты выйдешь из зала.
— Это… было задумано изначально? До того, как стала известна правда? — нашла я в себе силы задать вопрос.
И услышала такой честный, такой положительный ответ. Зачесались глаза.
— И это… ты придумал?
Наполовину отрицательный ответ.
— Какая тебе разница, кто?.. Не я. Но я в этом участвовал, и продолжаю участвовать. И сейчас предлагаю полную свободу в обмен на твое выступление.
Честен во всем, чтоб его… То, из-за чего чесались мои глаза, были злые слезы, которые так и не пролились.
— Проклятье, Оустилл! — Из-за этих застрявших в горле слез мой голос стал чужим. — Я была сильной. Или мне только так казалось. Когда-то у меня был любимый мужчина — он предал. У меня была семья — она убита. Я считала, что борюсь за правое дело, «возглавив и поддержав», — это была только видимость, потому что я играла против тех, за кого боролась. Все вывернуто наизнанку, понимаешь?! Со мной рядом оказался ты. Тот, кто назвался моим хозяином, и попытался хоть как-то, очень по-своему, но заполнить пустоту в моей жизни. Я смирилась с тем, что мне некуда идти. Я получаю удовольствие от близости с тобой, привыкла засыпать и просыпаться рядом, могу заботиться о тебе, принимать твои ласки и готова есть из твоих рук… Ты показал мне прелесть моей слабости рядом с мужчиной, и вот теперь ты, именно ты просишь, чтобы я опять была сильной?! Я устала быть сильной, Оустилл. И ты просишь слишком много. Те, кто верил в меня, лишится идеала. Те, кто шел за мной, проклянут — раз и навсегда. Виновные мертвы — но никто не знает, что они виновны… Я не дам никакой пресс-конференции. Я лучше умру прямо сейчас, на месте. Делай, что хочешь.
Бирюза глаз эльфа потемнела. Что, гнев? Пусть так. Я все сказала!
Нет, не гнев. Не знаю, что это. Не хочу знать. Сейчас я действительно хотела бы умереть на месте, если это излечит от всего — от памяти, от боли и от осознания, что есть какие-то высшие интересы, ради которых нужно скрывать правду от всех.
Оустилл медленно опустил руки.
— Не надо умирать, Dearg. — С непонятной мне грустью проговорил он. — Накинь плащ и садись в машину, на улице льет дождь. Прокатимся.
— Куда, могу я узнать?
— Скоро узнаешь.
Мне все равно. Хоть обратно в Ферт-оф-Форт, где до сих пор содержат Елену. У нее не будет хозяина. Она подписала согласие на передачу властям Шотландии — для судебного процесса за убийство полицейского-человека.
Едва мы вышли за порог, к нам с повизгиванием кинулся Харт, но затормозил на ходу, вспахав гравий дорожки лапами: видимо, почувствовал настроение хозяина и его трофея, отнюдь не игривое.
— Не сейчас, Харт. — Сказал Палач, на ходу потеребив лобастую голову волкодава каким-то рассеянным движением.
Пес лизнул его руку и тоскливо уставился на меня, словно требуя опровержения нетипичному поведению хозяина. Ничего я не могу опровергнуть, милый мой псина. Я даже не знаю, вернусь ли я на виллу или вообще куда-либо еще.
