Однако необходимо умерить пыл тех, кто безудержно восхваляет Нантскии эдикт, и напомнить, что этот законодательный акт был принят во имя единства нации. Утратив единство религиозное, следовало найти компромисс, позволяющий нации сплотиться вокруг короля. Таким компромиссом и стал Нантскии эдикт. Перед лицом всей Европы, а главное, перед лицом Испании, наследственного врага французской монархии, пытавшегося во времена Лиги нарушить территориальную целостность Франции, оторвав от нее Прованс, часть Дофине и даже Бретань, вернув ей независимый статус, которым она обладала в XV веке, Нантскии эдикт свидетельствовал, что для Франции целостность нации важнее религиозных распрей.
Национальное единство важнее единства конфессиональногоПамфлет «Диалог Господина и Горожанина», опубликованный в декабре 1593 года, стал своеобразным завещанием Лиги. Авторство этого текста приписывают Морену де Кроме, советнику Большого совета.
Историк Робер Десимон полагает, что соавтором его был Крюсе, прокурор Шатле. По словам Десимона, провинциал Морен де Кроме вошел в Комитет шестнадцати «на излете» жизни, а в первые ряды лигистов выдвинулся только после организованного им дела Бриссона. Став одним из лидеров Лиги, он одновременно стал и ее могильщиком. Как мы уже писали, ничем не оправданное убийство трех магистратов, в том числе и первого президента Парижского парламента, повлекло за собой разрыв с принцами и жесткие меры против наиболее радикально настроенных лигистов. Крюсе был образцовым членом Комитета шестнадцати: простой прокурор, «находившийся почти на самой нижней ступени служебной лестницы, (…), он ненавидел всех состоятельных людей». Voxpopuli, иначе говоря, народная молва наградила его прозвищем «Непреклонный»; в мае 1588 года он стал героем дня баррикад. Казненный заочно после дела Бриссона, он избежал подлинной виселицы только благодаря вмешательству мадам де Монпансье, сестры Меченого и Майенна, что говорит о его принадлежности к сторонникам или же клиентеле Гизов.
Таким образом, оба предполагаемых автора принадлежали к экстремистскому крылу Лиги, постоянно находились в гуще радикально настроенных лигистов и хорошо знали их чаяния и тревоги. Для них салический закон не имел никакого значения, считаться следовало только с верой в Бога. В становлении правового государства они усматривали помеху религиозному видению мира, ту брешь, которая, постепенно расширяясь, поглотит всемирное католичество, превратит религию в рядовой государственный институт, каким видел его Макиавелли.
По их мнению, национальная идея, в отличие от христианского универсализма, была исключительно деструктивной. Они выразили свое убеждение в «Диалоге», вложив в уста горожанина-лигиста следующую фразу: «Истинные наследники короны — это те, кто достоин нести слово Божие. Если Господу будет угодно дать нам короля-француза, имя его будет благословенно. Но какой бы нации ни был король, главное, чтобы он был католик, исполненный благочестия и справедливости, остальное нам безразлично. Мы любим нашу веру, а не нашу нацию».
В ответ на манифест лигистов дворянин-роялист отвечал: «Вы хотите все запутать и вручить французский скипетр в руки иностранца, испанца или лотарингца. (…) Дом Бурбонов является единственным законным наследником короны, Лотарингский дом для нас чужой, а Господь сам первым поддерживает законность».
В «Диалоге» лигисты сводили счеты с власть имущими, а именно с дворянством и парламентом, который и с политических, и с социальных позиций оказывал монархии наибольшую поддержку. Неоднократно производя чистку парламента, в том числе и в связи с делом Бриссона, они надеялись сломать механизм национального управления. Дворян же обвиняли в том, что они вступали в Лигу, чтобы контролировать ее действия, использовать ее для своей выгоды, а затем предать.
Для среднего лигиста Господин отнюдь не был положительным героем, он был предателем, негодяем, в то время как Горожанин, угнетенный человек из народа, был чистым и добродетельным, ибо Господь для него был превыше всего.
Дерзкий памфлет имел большой успех. Парижский парламент попытался конфисковать тираж и арестовать выпустивших его печатников, но проповедники были начеку и, узнав об угрозе, мгновенно предали это гласности, сделав тем самым памфлету колоссальную рекламу. Экземпляры его буквально рвали из рук и платили за них золотом. Небезызвестный Пьер де Летуаль заплатил за свой экземпляр экю, а спустя несколько дней, прочитав памфлет несколько раз, он перепродал его в десять раз дороже. Генрих IV, равно как и герцог Майеннский, готовы были приобрести памфлет «за любую цену».
Оба лидера понимали, что «Диалог» отражает спор, который в конце уходящего века развел французов по разные стороны баррикад. Вопрос о взаимоотношениях нации и религии стоял и раньше, но теперь ветер истории начал дуть в другую сторону и идея нации заняла достойное место в этом споре: Нантский эдикт увенчал собой новое здание государственной политики, свидетельствуя, что в правовом государстве две религии могут сосуществовать к вящей славе национального государства.
Заключение
История повседневной жизни французов, принимавших участие в Религиозных войнах, позволила по-новому взглянуть на этот драматический период французской истории. Разумеется, многочисленные исследователи давно поведали нам про столкновения Валуа и Гизов, Бурбонов и Монморанси, однако современные историки, не отрицая важной роли лидеров, изменили угол зрения и отвели первое место коллективным чувствам, выплеснувшимся на улицы во время шествий и манифестаций народных масс. Автор настоящей книги хотел прежде всего показать, что подлинной историей гражданских войн является повседневная история тех мужчин и женщин, которым учебники обычно посвящают всего несколько строк, но которые на самом деле сыграли главную роль, будь то капитаны, неродовитые дворяне, городские нотабли или простые жители городов и деревень.
Религиозные войны не являются гомогенным периодом, напротив, они изменяют свою природу на протяжении двух поколений: массовые истребления иноверцев 1562 года радикально отличаются от деятельности лигистов 1589 года. В период, завершившийся Варфоломеевской ночью, преобладают стихийные выступления населения, спланированные и организованные акции проводятся достаточно редко. Люди действуют самостоятельно, чаще всего стихийно; капитаны ведут людей в бой, не думая о стратегии своих партий, а уж тем более о стратегии в масштабе всей страны. Барон Адрет на юго-востоке и Блез де Монлюк на юго-западе представляют архетипы этих знаменитых капитанов, действующих в согласии с местными властями и населением. Впрочем, и тот и другой имели столкновения с представителями власти: барон был заключен в тюрьму должностными лицами-протестантами, а Монлюку пришлось оправдываться перед королевскими судьями; однако Карл IX в конце концов принял благоприятное для Монлюка решение.
На фоне неконтролируемых процессов отчетливо видна слабость королевской власти. Быстрое распространение идей реформатской церкви на территории такого централизованного государства, как Франция, где король-главнокомандующий является гарантом единства нации, начинает расшатывать королевскую власть уже в царствование Генриха II, создавшего инструменты подавления протестантов без учета реальной ситуации. Таким образом король продемонстрировал непонимание новых политических и религиозных реалий. Монарх становится игрушкой в руках друзей и знатных кланов — Монморанси и Гизов, чье влияние возрастает буквально на глазах. Но вместо того, чтобы занять позицию арбитра между адептами двух религий, Генрих II ограничивается попытками обуздать и примирить интересы знатных дворянских родов. Его сыновья и преемники наследуют шаткое государство, могущество которого, отличавшее его во времена Франциска I, им так и не удастся восстановить.
