Все же этот инженер себя весьма странно, еще более усугубляя мои подозрения, зародившиеся во время странного разговора с офицером безопасности. Он с рассеянным видом оглядывал углы комнаты, стучал костяшкой пальца по поверхности стола, брал в кулак провода телефона и раскачивал их в воздухе, словно к чему-то примериваясь.
Каждый его жест словно должен был убедить меня в том, что я не разбираюсь в технике, и поэтому передо мной можно имитировать любую техническую работу.
Да, я действительно не имею инженерного образования. Но я журналист и писатель, к тому же немало лет прослуживший в разведке. Все эти профессии донельзя обострили мою интуицию, приучили вслушиваться в чувство и мысли собеседника, как бы настроиться на их волну. Опыт шпионажа, приобретенный в Японии, где люди нарочито избегают внешнего проявления чувств, побудил меня особенно тщательно следить за выражением лица своего собеседника, за малейшим напряжением каждой его мышцы. Многим русским интеллигентам, кстати, это не нравится. Они замечали, как во время беседы я изучаю не столько выражение глаз, что в Японии, как известно, не принято, сколько движения мышц рта, подбородка и щек. Именно они, как ни странно, хранят самую важную информацию и чуть заметным подрагиванием выдают любую ложь.
Короче говоря, во всех жестах и эмоциональном состоянии инженера я ощутил недоброжелательность и настороженность не по отношению к Ш., а ко мне. Ш. же его, похоже, вовсе не интересовал.
Я вспомнил, что в КГБ применяется и такой прием: тому или иному человеку преподносят подарки, приглашают в ресторан, всячески давая понять, как КГБ его уважает и ценит, а потом предлагают оказать помощь в прослушивании квартиры соседа. Ему объясняют, что в знак особого доверия со стороны органов безопасности в его комнате установят всего лишь громоздкий аккумулятор, все провода и микрофоны которого уйдут в квартиру соседа. Польщенный вниманием столь опасного учреждения, человек соглашается, и вскоре ему приносят аккумулятор, а за выполнение ответственного задания КГБ вручает ему некую сумму. Ему и невдомек, что технику подслушивания установили таким образом вовсе не соседу, а ему самому!.. Но согласитесь, что, не имея профессиональной подготовки офицера КГБ и не окончив школ разведки и контрразведки, совсем не легко догадаться об этом.
Для меня же это явилось азбучной истиной, тем более что моя квартира, которую я занимал в помещении ТАСС, находилась как раз над кабинетом Ш.
Никаких сомнений у меня уже не оставалось, но мои моральные унижения на этом не кончились. Мне предстояло выполнить еще одно задание офицера безопасности, направленное как бы против Ш., но на самом деле против меня.
На столе у хозяина кабинета лежала стопка визитных карточек его японских знакомых, которую я должен был незаметно взять, отвезти в резидентуру, отдать там другому работнику управления «К», который их скопирует на ксероксе, и в тот же день вернуть на прежнее место и в том же порядке, в каком они там лежали.
Я положил карточки в конверт, спрятал их в карман и отправился с инженером резидентуры в посольство, где мы холодно распрощались…
Вся эта комедия с карточками была затеяна ради того, чтобы усыпить мою бдительность, убедить меня в том, что офицера безопасности интересую вовсе не я, а Ш. Но для чего тогда потребовался приезд в ТАСС технического специалиста резидентуры?..
Видимо, для того же. Если я снова его увижу в ТАСС, причем неподалеку от своей квартиры, я сразу же должен буду решить, что он ставит технику подслушивания пресловутому Ш., а не мне.
В общем, настроение мое испортилось. Я ощутил чувство страха. Особенно оно усугубилось тогда, когда буквально через день после визита инженера один из корреспондентов-разведчиков вдруг пригласил меня к себе в гости.
Причем без всякого повода, а просто так, подошел вдруг ко мне в резидентурском коридоре и бесцветным голосом произнес:
— Приходите к нам всей семьей вечером, а? Вы Давно у нас не были…
Лицо же его при этом было вовсе не жизнерадостным, а, наоборот, хмурым.
«Значит, на вечер нас хотят удалить из квартиры, чтобы поставить технику!» — решил я.
Среди сотрудников резидентуры у меня было несколько друзей, с которыми я сблизился еще в Москве, когда совсем молодым лейтенантом пришел в штаб-квартиру разведки. Они были на несколько лет старше и оказывали мне покровительство, давали полезные советы. Такие отношения между старшим и младшим сохраняются обычно долго.
— Чем объясняется вся эта неожиданно возникшая суета вокруг меня? — спросил я у одного из приятелей.
— Тем, что ты живешь слишком далеко от посольства или торгпредства, где все твои домашние разговоры не составило бы труда подслушать, и управление «К» было бы более или менее спокойно. Живя же в Синдзюку, в ТАСС, ты остаешься вне контроля: не могут же агенты управления «К» из числа корреспондентов ТАСС ночевать в твоей квартире?.. Поэтому внешняя контрразведка обращает на тебя особенное внимание. Тебе следует быть осторожным.
Уж к этому-то я привык. Никогда в разговорах с товарищами по работе я не допускал ни одного неосторожного слова, разве что случайно или в пылу спора. Я позволял раскрепоститься своему языку, лишь когда беседовал с иностранцами — японцами, американцами, англичанами: уж эти-то люди наверняка ничего не сообщат обо мне в Управление «К»!
И все равно однажды стал жертвой то ли своей ошибки, то ли злостного оговора — до сих пор не пойму…
В тот день я заехал в посольство на несколько минут и поднялся в резидентуру лишь для того, чтобы взять в кассе денег для вечерней встречи с китайским ученым, стажировавшимся в Японии и весьма успешно переводимым мною в разряд агентов советской разведки. Вновь и вновь я прокручивал в уме сценарий предстоящей беседы, продумывая, как лучше задать, вроде бы случайно, щекотливые вопросы о способах слежки китайской контрразведки за стажерами из своей страны.
В общей комнате резидентуры царило оживление. В этот день одна из японских газет, кажется «Иомиури», опубликовала статью, в которой без обиняков сообщалось, в каких советских учреждениях в Токио имеются должности сотрудников научно-технической разведки.
Ни одна должность конкретно не была названа за исключением моей.
И только обо мне было сказано с большей или меньшей точностью: «Корреспондент информационного агентства». Название его также упомянуто не было, хотя всем известно, что в нашей стране такое агентство всего одно — ТАСС. Впрочем, в его токийском отделении я был не единственным сотрудником КГБ, хотя в управлении «Т» работал я один и все в резидентуре отлично знали это! Статья в японской газете, слегка напугав весь оперативный состав группы промышленного шпионажа, нанесла прямой удар по мне! Мое положение теперь становилось двусмысленным: с точки зрения управления «К» получалось, что моя принадлежность к разведке известна японцам и, стало быть, я не могу больше тут служить. Все прекрасно понимали, что японцы отлично осведомлены обо всех нас, но управление «К» теперь имеет формальное основание заявить, что я засвечен. А на профессиональном жаргоне советской разведки это означает, что разведчика уже нельзя дальше использовать, как нельзя использовать фотопленку, на которую попал свет…
