Айседора же с Есениным решили провести несколько дней в Париже, прежде чем отправиться в Гавр, а оттуда в Америку.
Париж всегда занимал особое место в сердце Айседоры. Именно в этом городе зародилась ее слава. В Париже она встретила Зингера. В Париже нашла своих самых верных и бескорыстных друзей. И наконец, в Париже жила память о ее детях. Она всегда говорила, что Франция — единственная действительно свободная страна в мире. Есенин не знал Парижа, но ждал от него гораздо большего, чем от Венеции или от Берлина, который ему не понравился с первого дня. В Италии им овладевало бурное желание «перемешать и сбросить в море» всю «сволочь из герцогов и принцев», из вульгарных американцев с их наглыми долларами, «золотую» молодежь, проводящую дни на теннисных кортах. «Эти люди — дерьмо со всего света», — кричал он по-русски, проходя мимо них по пляжу Лидо.
Париж представлялся ему центром культурной жизни, славным городом поэтов и художников. Он заранее предвкушал его мудрую беззаботность, отсутствие принуждения, право говорить, думать и развлекаться по своему усмотрению. Он не был разочарован. После дней, проведенных на берегах Сены, ему хотелось вернуться туда еще и еще.
1 октября 1922 года, примерно через неделю после отплытия из Гавра, пароход «Париж» вошел в порт Нью-Йорка. Иммиграционные власти подозревали Айседору и ее мужа в том, что они большевистские агенты, а потому запретили им выход на берег и предписали провести ночь на борту судна. На следующий день Айседору повезли в иммиграционное бюро для допроса. Через два часа ее отпустили с разрешением свободно перемещаться по территории Соединенных Штатов. Выходя из иммиграционного бюро, она бросила своему менеджеру Юроку: «Ни в чем не виновна! Я свободна». От Есенина просто потребовали отказаться от всякой политической деятельности и не петь «Интернационал». В целом этот довольно банальный инцидент, если учесть антибольшевистский климат, царивший тогда в Америке, лишь привлек внимание газет к вновь прибывшим. Сначала Айседора была огорчена, но потом поняла, что лучшей рекламы для себя она не могла придумать. Нью-йоркская пресса тотчас разрекламировала событие, и необычную пару скоро окружили фотографы и репортеры. «Нью-Йорк геральд» с удовольствием и не без иронии в деталях описывал «типично русскую» одежду Айседоры: просторная синяя шерстяная юбка с вышивкой из белой ангорской шерсти, красные сафьяновые сапожки с золотистыми узорами и вкраплениями из нефрита, широкополая шляпа из белого фетра, из-под которой выбивались пышные волосы, крашенные хной. Этот костюм, который американцы назвали кавказским, на самом деле был создан Пуаре под влиянием русского конструктивизма.
О Есенине писали, что у него отличная прическа, светлые волнистые волосы, ясный взгляд и атлетическое сложение. «Ему двадцать семь лет, но выглядит он на семнадцать, не больше». Очень элегантен, похож на американского бизнесмена: двубортный серый костюм, отложной мягкий воротник рубашки, темный галстук, белые гетры; курит «Лаки Страйк». «180 сантиметров роста, широкие плечи, — он был бы отличным полузащитником в любой футбольной команде», — восхищается репортер. Жадные до сенсаций, американские газеты представляют Есенина как нового «первого любовника» Голливуда, соперника Дугласа Фэрбенкса.
Айседора принимает журналистов в своем салоне-люкс на прогулочной палубе «Парижа». Когда ее спросили о допросе, ей учиненном, она заявила, что глубоко огорчена позицией, занятой американскими властями. Тем более что в их советских паспортах (из-за своего брака Айседора потеряла американское гражданство) были проставлены визы консульства США в Париже, причем сам консул заверил ее, что по прибытии в Нью-Йорк у нее не будет никаких неприятностей.
Затем журналисты перешли к проблемам личной жизни и к политическим взглядам. Публику больше интересует не ее мнение о танце, а отношение к свободной любви и к уровню жизни в Советской России.
— Как вы познакомились с вашим мужем?
— Вы знаете… У меня мистическая натура, — отвечала Айседора, дав волю фантазии. — Как-то ночью, когда я спала, душа моя покинула тело и взлетела в высоты, где парят души. Там я встретила душу Сергея. А когда встретились наши тела, мы полюбили друг друга и поженились. Так что это не просто брак по любви. Это еще и союз России с Соединенными Штатами.
— Сергей Есенин — крупный поэт в Советской России?
— Это самый великий русский поэт после Пушкина.
— Вы — коммунистка?
— Я не занимаюсь политикой.
— Были ли у вас прямые связи с советскими руководителями?
— Я никогда ни видела ни Ленина, ни Троцкого, за все время, что я руководила моей школой танца в Москве.
— А ваш муж?
— Сергей — гений, а не политик.
По прибытии в США Есенин, казалось, был счастлив. И хотя он иронически снимает шляпу перед статуей Свободы после допроса в иммиграционном бюро, но постоянно пребывает в отличном настроении, с удовольствием дарит очаровательные улыбки фотокорреспондентам, любезно позирует рядом с Айседорой и даже соглашается обнять ее и поцеловать перед объективом. Ни в одной ежедневной газете нет ни слова об алкоголизме, ни его, ни его жены. Разница в возрасте шокирует пуританскую часть Америки, но остальные только улыбаются. Нью-Йорк производит на поэта настолько сильное впечатление, что вдохновляет на стихи… которые он, однако, не пишет. Это явно не его тема.
Но очень скоро ветер меняет направление. Есенина раздражает, что ему не оказали приема, на который он вправе рассчитывать. Поскольку английского он не понимает, ему все время кажется, что над ним насмехаются. Он внезапно покидает вечер, устроенный в честь Айседоры. Когда же она выбегает за ним на улицу, он хватает ее за горло и кричит:
— Правду!.. Хочу знать правду!.. Что они говорили? Повтори мне все! Они насмехаются надо мной, эти сволочи американцы!
Она терпеливо пытается успокоить его. Кстати, при всяком удобном случае она ухитряется объяснить, что представляет собой Есенин у себя на родине. Но напрасно. Американское общество желает видеть в нем лишь альфонса на содержании у знаменитой танцовщицы, которая могла бы быть его матерью. Да и пресса не щадит самолюбие поэта. Больше того, журналисты явно получают удовольствие, называя его не иначе как «юный супруг Айседоры Дункан». Именно это определение — «юный супруг» — читает он в каждом взгляде, в каждом слове. Но есть нечто большее, чем уколы самолюбия. Теперь Есенин знает, что никогда не будет признан нигде за пределами Советской России. Он понял, что ни в Европе, ни в США он не получит международного признания, которое мечтал завоевать, и воспринимает это как оскорбление, нанесенное в его лице всему русскому народу.
Несмотря на то что Айседора делала все, чтобы выставить мужа на первый план, сложившееся положение не улучшает отношений между ними. Наоборот. Чем больше она хвалит гений любимого Сергея — а она не упускает случая сделать это в своих заявлениях для печати, — тем противнее для него роль супруга королевы. И он напивается, как никогда раньше. С отчаянием. С омерзением. От тоски. Желая спровоцировать. И это ему удается: ведь он выставляет напоказ свое пьянство в период, когда в США свирепствует «сухой закон». Поняв, что в Америке можно добиться своего только путем скандала, Есенин учащает запои. Тогда его признают опасным алкоголиком, а это лучше, чем «юный супруг».
