Щелк.
Может, на левый глаз? Иногда на ярком свету он плохо раскрывается.
Щелк.
Или…
— Улыбка какая-то кривоватая.
Щелк.
— А теперь совсем пропала.
Надо же, какая неожиданность!
Кип отходит от объектива и после секундного совещания садится рядом со мной на корточки, так что мы смотрим друг другу в глаза.
— Ну, как ты? — шепчет он.
Отвернув губы от объектива, я шиплю:
— Я злюсь и хочу секса. С чего начнем обсуждение?
Кип поднимает брови и ухмыляется:
— Уверен, что скоро смогу тебе помочь.
— Мне или Ди?
Ухмылка исчезает.
— Эмили! Не говори глупостей. Ди же лет сорок.
— Значит, вы ровесники!
— Ты как маленькая.
— Да, мне нет и двадцати!
— Послушай меня, Эм, — почти рычит Кип. — Ди замужем, у нее двое детей. Она любит пофлиртовать, и я не сопротивляюсь. Это безвредно — и, боюсь, это часть работы модного фотографа.
— Вижу, что боишься! — огрызаюсь я, но беззлобно.
Меня успокоили отчасти слова Кипа, отчасти его рука, которая постепенно перешла с его колена на мое бедро и незаметно его разминает.
Он наклоняется ближе.
— Знаешь, в чем секрет классной обложки?
— Переспать с фотографом?
Он награждает меня щипком.
— Нет, дорогая! Теплые глаза. Это единственное и самое важное, о чем надо помнить, потому что глаза не лгут. Когда снимаешься на обложку, нужно чувствовать то, что ты хочешь передать…
— То есть?
— Сексуальность и доступность. Всегда. А теперь закрой глаза и послушай меня.
Я подчиняюсь. Рука Кипа поднимается выше.
— Эмили. Я хочу, чтобы ты забыла о Ди, о воротнике и сосредоточилась на том, что ты любишь, что ты любишь и чего желаешь больше всего на свете. О чем-то красивом и настоящем… например, о том, что я тебя люблю.
Мои глаза распахиваются и смотрят в глаза Кипа: огромные, нежные и блестящие.
— Я люблю тебя, — повторяет он.
— О, Кип! — шепчу я. — Я тебя тоже!
— Кгм!
Я улыбаюсь Ди самой сияющей из своих улыбок.
Марко подходит, чтобы промокнуть меня салфеточкой — освещение для крупного плана лучше скрывает дефекты, но зато от него жарко, значит, больше хлопот визажисту. Мне дают два совета. Первый: между кадрами надувать щеки и гонять во рту воздух. Второй: вдыхать носом и выдыхать ртом.
Эти советы плюс три коротеньких слова Кипа действительно помогают. Из стерео гремит «Кьюэ», а я смотрю в объектив, передавая чувство сексуальности и доступности во всех смыслах, какие приходят мне в голову. Это несложно, потому что я чувствую только любовь, любовь, любовь. Кип меня любит! «Кьюэ» переходит в Дона Хенли, а того сменяет «Дюран-Дюран». Кип меня любит! Так мы доходим до моего последнего наряда — платья без рукавов, расшитого крошечными жемчужинками и стразами, и золотых клипсов с жемчугом в форме звезд.
— Нельзя ли сделать ей губы поярче? — вставляет Ди, когда я снова сажусь.
Кампания шепота уже прекратилась, и хотя Ди продолжает приставать к моему мужчине, мне уже все равно. Кип меня любит!
Марио смешивает на ладони несколько оттенков розового. Тут кто-то решил нас повеселить.
— У-у-ух ты! — визжит Ди, когда в студии раздаются первые такты хита Тоун Лока.
Кисточка Марио дотрагивается до моего рта.
— Так, теперь не шевелись, — говорит он.
«Wild thing…»[80]
Кип ритмично вращает бедрами. Ди в танце подходит к нему и садится верхом на его ногу. Ее юбка совсем задирается, а соски становятся по стойке смирно.
— Улыбнись, — говорит Марио, поправляя контур верхней губы.
«She loved to do the Wild Thing…»[81]
Ди наклоняется ниже и ниже.
«Wild thing…»
Кип поднимает Ди, охватив ладонью ее ягодицу.
— Кип, как тебе не стыдно! — с придыханием выговаривает Ди, прижимая его еще сильнее к себе. — Я, замужняя женщина…
И страшнее атомной войны.
— И ты женатый мужчина!
Что?
— Ой-ой-ой, — говорит Марио, и не потому, что помада оказалась у меня на подбородке.
— …с трехмесячным ребенком!
— ЧТО?!
Я это кричу. Ди, склонившаяся в очередной эротической позе, поворачивает голову ко мне. И Кип ее роняет.
— О-о-о!
— Кип, у тебя РЕБЕНОК?
— …Кип?
Я встаю, и с платья сыплются булавки. Скотч отклеивается. Стул съезжает влево и врезается в прожектор, прожектор начинает вибрировать.
Я делаю шаг вперед. Я умоляю его охрипшим голосом:
— Пожалуйста, скажи мне, что она шутит. Кип, пожалуйста! Ты ведь меня любишь. Ты сказал, что меня любишь!
Но Кип молчит. Ничего не говорит.
Платье сорвано еще до гримерки. Я бросаю его в угол, натягиваю джинсы, майку, кроссовки, запихиваю лифчик в рюкзак и ухожу прочь. Я пробежала уже два пролета, когда вверху заскрипела дверь. Кто-то сбегает по лестнице. Я хватаюсь за перила. Это Кип, наверное, он хочет сказать мне, что все это большое недоразумение, что он не женат и у него нет ребенка. Что он меня любит.
Это одна из ассистенток Ди.
— Простите, — говорит она. У нее мокрый лоб, грудь вздымается. Ладонь робко тянется через пропасть между нами. — Сережки! Нужно вернуть сережки.
Кейт вздыхает в трубку.
— Мне так жаль, Эмили! Я поняла, что ты не знаешь. И я так хотела тебе сказать еще тогда, но…
Из моих глаз текут слезы — это происходит уже несколько часов, с небольшими перерывами. Я сморкаюсь. Когда Кейт в первый раз перезвонила мне из «Ритца», она подумала, что я простудилась. Если бы!
— …Не было времени, знаю. Ничего страшного, — шмыгаю я носом.
Кейт не должна себя винить. Если бы она сказала мне перед пробой на обложку, я была бы в таком состоянии до съемок, а не после.
— Кип — нехороший человек, — говорит она.
— Кип — козел!
Факты, которые сообщает мне подруга, доказывают мою точку зрения. Кип Максвейн — легендарный «модельный кобель» (очевидно, я определила не все категории). Это хобби он не бросил, несмотря на то, что уже год женат на американской модели Кэрри и у них трехмесячный сын, которого назвали Ньютон (в честь фотографа Хельмута, а не сэра Исаака). Кэрри и маленький Ньют живут в Гемпшире, городке в часе езды от Лондона (если ехать не в час пик, как сказала Кейт). Неудобное дорожное сообщение ему очень даже удобно, потому что почти все вечера он проводит в студии, чтобы избежать «утомительной» поездки домой).
