Быть может, без этой спектральной линии, затянувшейся и втянутой вовнутрь катастрофы, подлинно человеческое вообще не способно существовать. Между тем не решены даже основные вопросы хронического катастрофизма как способа человеческого существования. Вот, скажем, пророческая, профетическая линия, точно так же проходящая внутри хода вещей, Weltlauf, – она выполняет очень важную, хотя и двусмысленную роль, как серебряная ниточка в льняной пряже. Ее можно назвать воздушным коридором буревестников.
Пусть сильнее грянет буря… между тучами и морем… – и далее в том же духе. Брошенный с этой позиции зоркий взгляд Кассандры (ну или ее наследников) преисполнен и недоумением, и негодованием: как можно ничего не замечать? Делать вид, что ничего не происходит, тогда как вот она, буря, революция, катастрофа?
Но глупый Пингвин робко прячет тело жирное в утесах. Это не очень удивительно, но почему-то ни одному Буревестнику не приходит в голову, что, может быть, презренный Пингвин совсем не так глуп, как кажется, и даже – не так уж и робок… У него ведь есть своя гордая песня, не уступающая в пафосе арии Буревестника, и озвучил ее не кто иной, как Кант. Если суммировать соответсвующие кантовские пассажи, то ария Пингвина будет звучать примерно так: «Поступай так, чтобы максима твоей воли, избранные тобою принципы оставались нерушимыми, несмотря ни на что. Даже если весь мир вокруг тебя сойдет с ума, сохраняй вменяемость, а когда все станут указывать тебе на непреодолимые обстоятельства, отвечай им кротко, но твердо: в упор не вижу!»
В известном смысле «Критика практического разума» – это книга о том, как жить, не замечая катастрофы. Да и вся моральная философия Канта о том же. В свете ее образы Буревестника и Пингвина, по сути, меняются местами.
Вот суетливый Буревестник мечется, стремится выгадать, урвать хоть что-нибудь – и при случае половить рыбку в мутной воде.
– Я гордо рею, – говорит он окружающим, но те не очень-то ему верят, поскольку видят, что по большей части он просто сотрясает воздух.
А вот скромный Пингвин даже виду не показывает, что буря хоть как-то достала его. На первый взгляд он совсем не воин, у него-то ни ручек ни ножек нет, так, одни закрылки, но не падает в обморок и не впадает в панику, не сдается Пингвин. Он остается среди утесов, он и сам как утес.
Понятно, спектр на то и спектр, чтобы иметь множество спектральных линий, в данном случае поведенческих стратегий, экзистенциальных проектов, да и просто темпоральных составляющих такого загадочного и восхитительного явления, как современность. Линия Буревестника – это как минимум две линии: есть и вправду крылатые посланцы Кассандры, есть и настоящие стервятники. Что касается пингвинов, то тут линий еще больше – от самых обывательских обывателей до консерваторов как носителей по-своему героического, стабилизирующего консерватизма. Но и вымывание, выбывание даже самых мещанских на первый взгляд линий (слишком человеческих и пороков и добродетелей) вполне может привести к триумфу хищных репликаторов, к резкому падению «катастрофо-устойчивости» социума и социальности как таковой. Тут хочется процитировать Бергсона: «Конечно, общество эволюционирует в жестких рамках институтов, находя себе опору в самой этой жесткости. Долг государственного деятеля – следить за переменами и изменять институт, пока на это есть еще время; девять из десяти политических ошибок обусловлены убеждением в важности того, что уже перестало быть истинным. Но десятая и, может быть, самая серьезная ошибка – больше не считать истинным то, что все еще является таковым»[90].
* * *
Таким образом, мы начинаем понимать, в чем состоит работа Вишну. Разобраться в этом мечтали многие метафизики (тот же Декарт), но мешала исследовательская страсть, своего рода мономаниакальность, позволяющая, безусловно, добиться впечатляющих успехов. Но и в работе Вишну скрыта не меньшая степень виртуозности, она может быть замаскирована даже рутинным усердием.
Итак, Брахма творит мир. Активность его усилий и объем проделанной работы не вызывают сомнений, хотя в чем именно состоит решающая операция творения, остается загадкой. С Шивой проще всего. Он специалист по пляскам смерти, ответственный, впрочем, не только за смерть, но и за отмирание ненужного. Но Вишну поначалу кажется бездельником, который сторожит уже готовое сущее. Однако, поскольку даже самый беглый спектральный анализ сущего как происходящего обнаруживает внутри вплетенную нить катастрофы, это значит, что в самой сердцевине стабильности, там, где все кажется почти вечным, бушует буря, реют буревестники и прячутся пингвины, там вправляются вывихнутые суставы времени или же все идет на слом…
Самые гордо реющие буревестники – это, конечно, вестники Шивы, его жрецы и представители в Weltlauf. Они передают терминатору весточку, когда приступать к смертоносному танцу. В свою очередь Вишну и его сотрудники следят за тем, чтобы буревестники не оглушали мир своим криком, но и не улетали слишком далеко. Роль пингвинов в том, что они аборигены уже сотворенного сущего, им не достает поэтому импульса внутреннего беспокойства – таковы и наши внутренние пингвины в отличие от экзистенциального целого, которое всегда есть сущее, творимое сейчас. А ведь есть еще гагары и медузы, горгоны и мегеры и много других странных обитателей с затрудненной персонификацией (кто или что) – вот почему Декарт был совершенно прав, утверждая, что Бог сохраняет мир не таким, каким его создал, а таким, каким его сохраняет. Или это другой Бог, или он сам как Другой?
Та к или иначе, но чрезвычайно далек Вишну от состояния безделья, от «праздношатания и стояния на месте», как сказал бы Хайдеггер. Его дело – согласование потоков времен, забота о всех линиях спектра. На языке классической физики это выражается так: покой есть сложносоставное состояние, его можно изготовить из суммы разнонаправленных движений. Наоборот, сколько ни суммируй состояния покоя, движения не получится. Вот Вишну и работает как эквилибрист-балансировщик, всякий раз предъявляя миру свое виртуозное произведение, у которого, увы, так мало ценителей… Впрочем, отчасти это является важным контрольным параметром как раз для оценки совершенства изделий Вишну: быть воспринимаемым как простая данность. Действительное количество внутренних превратностей, которые в свою очередь оказываются не окончательными, таково, что диалектика Гегеля предлагает на этот счет лишь самый общий и приблизительный конспект – не говоря уже о тектологии Богданова. Даже сохранение приоритета долгосрочных репликаторов (организмов) над разнородными ситуативными репликаторами все еще не получило естественно-научного объяснения, это касается и такого сравнительно простого явления, как кристаллизация. Что уж говорить о горизонтах истории или о невероятных превратностях собственной жизни, по-разному данной самому себе и другому?
Вот, например, катастрофическая линия спектра как «жизневраждебная специя, необходимая для произрастания самой жизни»[91] – она не является самой катастрофой, но призывает ее, инвестирует высшие формы энергии в преобразующий потенциал, а сверх того еще и поглощает некоторые типы катастроф. Можно ли назвать ее стабилизирующей силой? А что сказать насчет трансгрессии и ее повседневного коррелята, известного как преступление? Теория преступника как главного работодателя в современном мире, по сути дела, так никем и не опровергнута[92]. А упоминаемые то и дело тем же Ницше переориентировщики рессентимента, поставившие себе задачу перепрограммировать все естественное? А рыцари чистого авантюрного разума, снимающие сливки, которые они заставляют своих современников предварительно взбивать? Ну и, наконец, те самые равнодушные, с чьего молчаливого согласия свершается все зло в мире…
