…А мы так и будем… Этой странной и на первый взгляд не слишком оптимистической цитатой, если понимать ее как жест отчаяния, а не как метафору неистребимого еврейского бытия под всеми идеологическими, конфессиональными и географическими широтами, кончается киноиудаика девяностых. Кончается протянувшаяся на весь срок первого и единственного бесцензурного десятилетия кинематографическая история советского еврейства.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Во второй половине девяностых годов традиционная еврейская проблематика на российском экране была в основном исчерпана. Точнее, была исчерпана ее экзотическая, сенсационная, трагическая сторона, ее эффектный, во многом театрализованный, а порой и балансирующий на грани национального эксгибиционизма уровень. Теперь уже можно со всей определенностью сказать, что отечественное кино — поначалу еще советское, а затем и российское — полностью, в сжатые сроки и, как говорилось некогда, на всех производственных площадях управилось с еврейской темой, сполна вернув застарелый кинематографический долг иудаике на экране.
Спору нет, не все жанры были освоены в достаточной степени, не вся хронология событий еврейской истории на земле России и землях ее сателлитов проинвентаризирована и описана, не все существенные персонажи названы и сыграны, не все трагические страницы перевернуты, но в главном, в основном, в принципиальном отечественный кинематограф свою задачу выполнил.
Тем более что иудаике повезло: она вырвалась на экран в тот короткий политический миг, когда цензуры уже не было, а кино еще почиталось важнейшим из искусств и потому деньги у государства еще были, когда вместе с всевластным Комитетом по кинематографии исчезло как бы само собой так называемое «идейно-тематическое» планирование, то есть предварительная ведомственная цензура, и в производстве фильмов воцарилась тотальная неразбериха, в центре которой уютно расположилось кооперативное движение, собравшее в своих рядах все агрессивное, активное, динамичное, шустрое и наглое, таившееся внутри общества и копившее свою деловую ярость, не находящую выхода.
Естественно, в большинстве своем это были «инородцы». Естественно, в большинстве своем инородцами были евреи. И не менее естественно, что большинство из них было на подсознательном, на генетическом уровне заведомо ориентировано на самоописание, на самоидентификацию, на самовыражение. Более того, даже вбрасывая свои «грязные» (а других в ту пору и быть не могло) деньги в кинематограф, исключительно для того, чтобы их «отмыть», чтобы вернуть хотя бы часть виртуальных заработков в виде наличных, они не забывали о своем, национальном, до сих пор пребывавшем в латентном, неартикулированном виде.
Разумеется, долго это продолжаться не могло. Деньги довольно быстро отмылись, кооперация была задушена, государственная кинематография медленно, но верно становилась банкротом, капитал ушел в другие области. К тому же «горбомания», на волне которой российский кинематограф вошел в моду на Западе, собирая призы и премии на самых престижных международных кинофестивалях, мало-помалу тоже сошла на нет.
Говоря проще, свободная российская кинематография угасала как идейный, финансовый, организационный, художественный организм в том понимании, которое было присуще и привычно советскому и даже постсоветскому сознанию. А фильмы остались, фильмы продолжали выходить, свидетельствуя о неожиданном. О том, что в национальной основе своей еврейская жизнь в России, впервые, пожалуй, на протяжении всей ее многовековой истории, стала жизнью нормальной, бытовой, повседневной, практически лишенной этнической экзотики и, по крайней мере, внешне, мало чем отличающейся от жизни окружающей еврейство среды. А к тому же обладающей отчетливой и вполне реальной альтернативой жизни, жизни, происходящей здесь и сейчас, ибо в это же десятилетие, в кратчайший срок и почти автоматически была решена главная и наиболее драматическая проблема советского еврейства — проблема отъезда, проблема выбора места жительства. Более миллиона советских евреев выехало в течение девяностых годов в Израиль, Америку, Германию и прочие страны свободного мира.
В немалой степени решалась проблема и тех, кто остался или просто отложил выезд до лучших (или, это уже с какой стороны посмотреть — худших) времен, кто начал стремительно обустраивать на месте ту национально-культурную автономию, которую даровал нерусским народам, не имеющим собственной государственности, не разобравшийся в этом подвохе Борис Ельцин.
И наконец, несмотря на некие новые нюансы в проправительственных средствах массовой информации, новой волны государственного антисемитизма, известного под названием «пятого пункта», ожидать пока не приходится. А к юдофобству народному, уличному, соседскому, бытовому российскому еврею не привыкать. Тем более что в табели народной нелюбви, где евреи традиционно и вне конкуренции занимали первое место, они невзначай уступили почетный и опасный приоритет разного рода «лицам кавказской национальности» — чеченцам, азербайджанцам, а также, что еще совсем недавно могло показаться и вовсе невероятным, и бывшим братьям-украинцам.
Отражением этих неожиданных перемен на отечественном экране явился крайне популярный в народе фильм А. Балабанова «Брат», герой которого, юный и простодушный киллер Данила Богров, исправно «мочил» на улицах Питера разного рода «черножопых», уважал немцев, а о евреях сказал одну-единственную и в этом контексте почти доброжелательную фразу: «Евреев я не очень люблю», что в переводе с его языка на общедоступный означает лишь, что пока он их стрелять не будет. Правда, в продолжении этой ленты, в «Брате-2», Данила отправляется в Америку, где «мочит» не только совсем уж «черножопых» негров, но и вполне беложопых хохлов, мимоходом отмечая еврейскую «хитрожопость» в лице некоего респектабельного обитателя Брайтон-Бич, «впарившего» ему неисправную автомашину.
Впрочем, даже такие, не слишком доброжелательные нюансы на экране второй половины девяностых достаточно редки, практически незаметны. В самом конце десятилетия, сначала как бы поодиночке, словно пробуя экранную реальность на вкус, на цвет, на зуб, едва ли в каждом третьем-четвертом игровом фильме, снятом на студиях России (справедливости ради замечу, что количество этих фильмов не превышает в каждом сезоне полусотни, что вполне компенсируется сотней эпизодов в десятках сериалах, в интересующем нас аспекте не слишком отличающихся от продукции киношной), всенепременно появится какой-нибудь еврейский персонаж не слишком сюжетообразующего свойства, но тем не менее занимающий достаточно заметное место если не в центре событий, то на их ближней периферии.
Стало это очевидным в двух частях своеобразной «энциклопедии русской жизни», иронического обследования российского алкогольного менталитета, предпринятого режиссером А. Рогожкиным, автором упоминавшегося на страницах этой книги фильма «Чекист». Здесь, в фильмах «Особенности национальной охоты» и «Особенности национальной рыбалки», а также в телевизионных продолжениях этой серии, снятых уже другими режиссерами, в числе прочих неумеренных поклонников «зеленого змия» не обошлось и без еврея-алкоголика по имени Лева Соловейчик, представляющего собой как бы новую эманацию нации. Разумеется, это выглядело поначалу некоторой экзотикой (вспомним забытое нами с первых послевоенных лет слово «оживляж»), однако несколько позже, наряду с другими персонажами подобного рода, Соловейчик и его компатриоты из фильма в фильм демонстрировали и подтверждали некую необычную еврейскую нормальность внутри общероссийской жизни.
