У Афины голова пошла кругом от вращения и от поцелуя, которым Йен завершил его. Все равно он ей лгал, но теперь это казалось не важным. Его радость, его руки, обнимавшие ее, только это имело теперь значение. Все окружили Карсуэлла, наблюдая, как тот извлекает пулю карманным ножом. Афина оттолкнула Иена.
– Ну конечно, ваш грум, который убежал за лошадьми. Он рассказал Макелмору историю о том, что Трой исчез, когда он вернулся обратно, но, похоже, он намеревался продолжать скрываться, пока не понял, что мальчик выживет. Тогда он стал охотиться на Ренсдейла. Когда это не получилось, попытался убить их обоих, устроив пожар в Мэддокс-Хаусе.
– Это мы узнаем, когда найдем его.
Афина окинула взглядом уединенную лужайку и густую чащу, где мог прятаться любой злодей. Потом пнула Йена в голень.
– Вы знали, что он стрелял в Троя, что намеревался убить всех нас, и все же привезли сюда моего брата?
– С конными стражниками и вооруженными лакеями. И я проверял, не едет ли кто за нами, когда мы выезжали из города.
Она снова пнула его.
– За то, что не сказали мне, что все три преступления связаны и что вы подозреваете Алфи. И за то, видит Бог, что не сказали мне правду!
Глава 26
Любовь побеждает все. Неправда ли?
Аноним
Любовь не может укротить акулу, смягчить камень или остановить ветер. Ей нужно помогать.
Жена анонима
Афина спустилась к обеду и осталась после него поиграть в карты. Она обыграла Троя в шахматы и сыграла вничью с Йеном. Но дверь в ее спальню оставалась запертой.
Она спустилась к завтраку, помогла матери Йена ответить на письма, отправилась покупать свадебные туалеты с леди Дороти. Она побывала с дядей в морском госпитале, в музее с мистером Карсуэллом и на скромном приеме, устроенном двумя дамами, сообщившими, что они знали ее мать. Рано утром она поехала в парк попрактиковаться в верховой езде, а потом отправилась туда с Йеном в экипаже в тот час, когда там собирается высшее общество. Но дверь ее оставалась запертой.
Они побывали в театре, на званом обеде, в церкви. Он приносил ей цветы и книги, купил чистокровную кобылку. А когда снова попытался просить прощения, услышал в ответ, что он просто ничего не понимает. Это верно, он не понимал, но усвоил только одно – что эта чертова дверь так и будет оставаться запертой. Терпение его настолько истощилось, что стало почти прозрачным.
– Как долго, миледи? Как долго вы намерены лишать нас обоих тех наслаждений, к которым мы так стремимся? Вы же не будете отрицать, что вам хочется разделить со мной ложе, ведь я вижу, как вы краснеете, когда я задеваю вас на ходу, и как учащенно дышите, когда я сижу слишком близко. Каждый раз, когда я восхищаюсь медальоном с рубином, который висит между вашими грудями, я – клянусь – вижу, как они затвердевают, ожидая моих прикосновений. Ваше тело помнит, сколько радости я ему доставил, Эффи, и оно хочет соединиться с моим телом.
Афина отчаянно покраснела; хорошо, что они находились в опере, где никто не мог этого заметить. Иначе люди подумали бы, что она нарумянена не хуже леди Дороти. Она притворилась, будто изучает программку, и отодвинулась так, чтобы не касаться Йена плечом, чтобы ее предательское тело не выдало еще больше своих тайн.
Прежде чем она отодвинулась так далеко, что могла бы свалиться со стула, Йен взял ее за руку.
– Мы можем преодолеть то, что нас разъединяет, между простынями, потому что там нас объединяет очень многое, не так ли?
– Мы не будем разговаривать.
– Конечно, будем, рано или поздно. Вот сейчас мы разговариваем, не так ли?
– Нет, вы просто пытаетесь соблазнить меня. Это нельзя считать разговором.
Он погладил ее по руке, описал пальцем круги на ее ладони. Она почувствовала его жар сквозь перчатку и высвободила руку.
– Вы знаете, что у меня есть право требовать исполнения супружеских обязанностей.
– Вы этого не сделаете. Вы обещали.
– Но если вы не доверяете мне, если не верите моему слову, зачем мне держать свои обещания?
– Потому что вы добрый и честный, настоящий джентльмен.
– Тогда почему вы не впускаете меня в свою спальню?
Его мать стукнула его по плечу биноклем, но дама в соседней ложе хихикнула.
Оскорбленная Афина уставилась на сцену с застывшей улыбкой на лице. Что с того, что герой на сцене бродит с кинжалом в груди и распевает о своих смертных муках? Будь кинжал у нее, она тоже пустила бы его в ход и улыбалась при этом.
– Если вы не разрешаете мне выразить вам свою любовь лучшим из всех известных мне способов, скажите, как мне это сделать. Вы должны это сказать, Эффи, за то, что я так терпелив. Скажите, что я должен сделать, чтобы вернуть ваше благоволение. Клянусь, я этого не знаю.
– Вы должны доверять мне, – прошептала она громко. Йен откинулся назад и посмотрел на нее так, словно ее волосы, украшенные павлиньими перьями, закукарекали.
– Я ведь позволил вам пойти в музей с Карсуэллом?
– Я не об этом. Я поклялась хранить вам верность, и вы должны знать, что я никогда не нарушу своих клятв.
– Тогда как же мне показать, что я вам доверяю?
– Обращайтесь со мной как со взрослым человеком, как с ровней. Я не ребенок, чтобы меня нужно было защищать, и не бессловесная тварь, которую вы держите при себе. И я не любовница, которую вы тоже держите при себе и которой хочется, чтобы вы дарили ей драгоценности и объяснялись в любви. Я ваша жена.
– Неудивительно, что на свете существует так много супругов, живущих врозь. Я думал, жена может быть одновременно и любовницей.
– Конечно, может, но она должна быть не просто наложницей. Я хочу, чтобы вы ко мне относились как к другу.
Он мотнул головой в ту сторону, где в тускло освещенной задней части ложи сидели Карсуэлл и Доро.
– Друг у меня уже есть.
– Тогда как к товарищу, вместе с вами идущему по коридорам времени.
– Держу пари, в этом коридоре нет ни одной запертой двери, – пробормотал он, выходя с женой из ложи. – У Афины болит голова, – объяснил он, уходя.
– Не сомневаюсь, – тихонько фыркнул Карсуэлл, когда они проходили мимо, – каждую ночь болит.
Йену удалось наступить другу на ногу, перед тем как выйти из ложи и проводить Афину в фойе, где они могли побыть наедине несколько минут, оставшихся до антракта.
Убедившись, что их никто не слышит, Йен поведал ей о том, что намерен поймать в ловушку этого ублюдка Брауна. Раньше граф не собирался этого делать, ему в голову не пришло бы рассказывать хрупкой, нежной женщине о своем жестоком плане, но он не видел другого способа вернуть благоволение Афины. Без всякой охоты он описал, как они собираются выманить недовольного грума из его убежища в такое место, где смогут обойтись с ним так, как он того и заслуживает.
