– А как же Трой?
– Его мы не пригласим.
Когда она рассмеялась, он сказал:
– Сначала мы отвезем его домой. Он уже клюет носом. Другие сами доберутся. Наконец-то это будет наша ночь.
Фейерверк в Воксхолле казался просто-напросто свечой – или падающей звездой – по сравнению с очаровательной, усыпанной розами спальней, которую украсили по велению Йена и которая стала прибежищем их восторгов и волнений. Ночь воистину была их ночью, потому что никто больше не мог бы так хорошо ее использовать. Утро и вторая половина дня тоже принадлежали им, потому что они ждали так долго и потому что им нужно было слишком многому научиться, слишком многому научить.
– Боже мой, я и забыла, что сегодня утром уезжает мой брат!
– Мы увидим его, когда родится младенец. Этого недолго ждать.
Ренсдейл вполне обойдется без их прощаний, а Трой должен научиться обходиться без сестры, если намерен поступать в университет. Что же до остальных, если они наслаждаются вполовину меньше, чем Йен и Афина, должны считать себя счастливыми.
Начало получилось неловкое, точно шутиха взорвалась раньше, чем взлетела на должную высоту, и произвела скорее шум, чем прекрасное зрелище. Хорошо, что обошлось, в общем, безболезненно. Йен был уверен, что страдал большие, чем его изящная жена, когда старался не вызвать у нее лишнего потрясения.
Второй раз они ласкали друг друга медленнее, и звезды кружились, и пламя вздымалось к небу, и пламя зажгло Вселенную, и Вселенная съежилась до размеров этой комнаты, этой кровати, этого мгновения.
Третий раз… На третий раз Афина поняла, почему леди Доро и Карсуэлл то и дело куда-то исчезают. После третьего раза они сбились со счета.
Когда Йен снова обрел способность дышать, он поцеловал полуопущенные веки Афины и сказал:
– Подождите, дорогая моя. Будет еще лучше.
У Афины едва хватило сил пошевелить губами, чтобы ответить. Она плыла по морю наслаждения.
– Невозможно. Я вам не верю.
Йен оперся на локоть рядом с ней, их тела все еще не разъединились.
– Что такое? А я-то думал, вы мне верите.
Она улыбнулась и откинула с его лба влажные темные завитки волос.
– Да, но вы нарушили обещание, данное Алфи Брауну. Может, вы и мне лжете?
Так что пришлось показать ей, как бывает еще лучше, лаская каждый дюйм ее тела, и Афина обнаружила, в конце концов, что ей вовсе не хочется спать. Йен сдержал обещание, как и подобает человеку чести, каковым он был, только время от времени кое-что нарушая из своих обещаний.
– И будет еще лучше завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, клянусь вам. Я вас люблю, леди Марден, и буду любить всегда.
– Обещаете?
– Слово джентльмена.
– Это хорошо. Потому что я люблю вас, лорд Марден, пусть даже вы небезупречны.
Он поднял брови.
– Небезупречен?
– Вы же лгали, и вы это знаете. Но я думаю, что люблю вас еще больше, потому что ваше великолепие небезупречно. И потом, никто не безупречен. Посмотрите на Троя, на вашу сестру, на дядю Барнаби. Несмотря на все их недостатки, они любимы.
– А Карсуэлл?
– О, он слишком безупречен.
Йен попытался понять ее логику.
– Ну вот вы, дорогая, вы почти безупречны, если не считать бородавки на колене и веснушек на носу, которых я никогда не замечал. Но я не могу придумать, чего вам не хватает.
– Вздор. Я маленького роста, волосы у меня слишком сильно вьются, и они…
– Безупречны, – заявил Йен, – Только вы совершенно не можете петь. Хотя не могу сказать, что мне не нравится, как вы поете, – торопливо добавил он.
– Ах, я люблю вас, Йен! И буду любить всегда.
– Обещаете?
– Слово леди.
Этого для лорда Мардена было достаточно. Так и должно быть, потому что его супруга уже крепко спала с улыбкой на зацелованных губах.
Йен тоже улыбался. Его жена. Его товарищ. Навсегда.
– Это должно длиться довольно долго, – прошептал он, прежде чем глаза у него закрылись. – Это должно быть… безупречно.
