— Нет проблем, — вздохнул Спиайт. — Никто не собирается смотреть на часы.
За несколько лет работы я наловчился составлять разного рода списки. И вот я взялся за дело и, не ограничиваемый всякими там рубриками, не заботясь об оформлении, почерке и жанре, к которому могли бы принадлежать эти заметки, принялся строчить. Карандаш так и порхал по бумаге.
Метод мой был прост. Я собрал все бланки требований, накопившиеся у меня за время работы с Джессоном, и начал выстраивать их в хронологическом порядке. Требования служили мне своеобразным ключом. Прошло ровно полгода с того дня, как я покинул Джессона, и вот у меня уже появился план книги, описывающей поиски «Королевы». Ник внимательно прочитала написанное, поправила мой скверный французский, а затем уволокла меня в спальню, чтобы усовершенствовать сцену соблазнения.
Аналогичное рвение и усердие она проявила и в оформлении книги. Перебрав с полдюжины шрифтов и сочтя их лишенными очарования, она остановилась на «Гауди модерн» с его залихватски заостренными дефисами и изящным курсивом. Я тоже оказался не промах и предложил обозначать главы изображением циферблата с определенным числом. Ник тут же подхватила эту идею и развила ее: предложила выстроить текст таким образом, чтобы он занимал ровно триста шестьдесят страниц. Мало того, она усилила «часовой» мотив, украсив книгу графически строгим изображением зубчатых колесиков из «Марии Антуанетты». И объяснила это тем, что регулятор хода столь же важен для движения моего «часового механизма», как и для «Королевы».
Глава 60
Мое первое выступление в качестве профессионального писателя — я могу позволить назвать себя писателем лишь потому, что именно так назвали меня в выпуске библиотечных новостей, а Спиайт даже заставил свой исследовательский Центр выплатить мне гонорар в размере ста пятидесяти долларов — должно было состояться в роскошном зале заседаний совета попечителей. Но, узнав об этом, Динти пришел в ярость и запретил использовать зал. Он до сих пор помнил гонки на колесницах и подогретую виски вакханалию, что разразилась вслед за ними. А потому Спиайту пришлось импровизировать. Он собрал где только можно раскладные стулья и расставил их в гардеробе, под главной лестницей.
Но мест, слава Богу, хватило, потому как на выступление явились примерно человек десять моих коллег, не больше, плюс Ник, Кристофер Лайонз и Эммануэль Орнштейн. Спиайт разослал приглашения по почте. Разослал всем, кто имел хотя бы какое-то отношение к поиску брегета, в том числе и Штольцу с Джессоном. Штольц прислал открытку с извинениями и сожалениями, что никак не может быть. (Причина вполне уважительная — в тот день должно было состояться открытие его Пассажа.)
Ну а чем же объяснялась неявка второго главного действующего лица? Честно говоря, не заметив в кучке присутствующих желтого жилета с пурпурной ленточкой на спине, я с облегчением вздохнул. Сомневаюсь, что если б на выступлении присутствовал Джессон, я бы справился со своей задачей. Мне и без того было нелегко выдерживать циклопический взгляд мистера Орнштейна — тот неизвестно с какой целью прихватил с собой лупу.
Спиайт взобрался ко мне на трибуну и зазвонил в колокольчик. Динь-динь-динь! А затем произнес вступительную речь:
— Приветствую вас, дамы и господа! Центр материальной культуры имел честь спонсировать литературные начинания моего близкого друга Александра Шорта. Большинству из вас Александр известен совсем в другом качестве — как библиотекарь, работающий в справочном отделе и из любопытства вечно снующий по читальному залу с записной книжкой за пазухой. Но несколько месяцев тому назад он отказался от этой книжки в пользу другой. А вот какой именно — точно не скажу. Даже меня, своего близкого друга, он все это время держал в неведении. И только сегодня нам предстоит узнать, что это за труд, и оценить его по достоинству. Так что без лишних церемоний передаю слово автору.
Я поблагодарил Спиайта за лестную речь и, стараясь унять волнение, открыл книгу на первой странице и начал читать:
— «Поиски начались с заполненной формы бланка библиотечного требования и вежливого обращения элегантно одетого мужчины:
— Прошу прощения. — Он отвесил легкий поклон. — Могу ли я украсть минутку вашего времени?
И посетитель выложил требование на столик да еще и развернул его таким образом, чтобы оно оказалось передо мной. К этой редкой для наших дней любезности прибавился и почерк, который тоже говорил о многом. Роскошная, немного старомодная вязь, строки слегка загибаются, как бы устремляясь ввысь, буквы прописаны четко и заострены вверху. Да и название книги, которую мужчина заказывал, тоже будоражило воображение — „Потайные отделения в мебели восемнадцатого века“, точно он знал о моей страсти к замкнутым пространствам и предметам, находящимся в них»…
Я читал еще минут тридцать и удивился, когда Спиайт вдруг вскочил и, перекрикивая жиденькие аплодисменты, потребовал, чтобы я продолжал. К нему присоединилась и библиотекарша из каталожного отдела, с которой он подружился на вечеринке. Минут двадцать меня вызывали на бис, и я читал дальше, пока окончательно не выдохся.
— Это документальное произведение или проза? — спросила подружка Спиайта.
Учитывая, что сотрудники каталожного отдела с особым трепетом относятся к классификации, я ответил дипломатично:
— Начало двадцатого века ознаменовалось расцветом биографической прозы, это определенно. И я старался придерживаться традиций объективизма и не искажать фактов, что было непросто, поскольку одним из героев является предатель. Но и выдумке тоже нашлось место.
— Так ты хочешь сказать, что тех карманных часов не существует вовсе? — спросил мистер Парадайс.
— Нет, мистер П., «Королева» существует.
— И где ж она тогда?
— Не знаю. После ограбления Иерусалимского музея она стала чем-то вроде Мальтийского сокола или сокровищ Сьерра-Мадре. То есть легендарных раритетов, которые прославились не сами по себе, а поисками, охотой за ними.
— И все же я кое-чего не понимаю, — сказал Абрамович. — Это ваша книга или его?
— Сложно сказать. Некогда Джессон процитировал мне одну забавную песенку, мне кажется, она как нельзя лучше ответит на этот вопрос:
Писатель пишет книжку,
Картину пишет зритель.
Вкус торту придает гурман,
А вовсе не кондитер!
Следуя логике этих строк, вы можете сделать вывод, что я стал писателем, как только прочел сочинения мистера Джессона.
— В таком случае мы тоже станем писателями, если прочтем твою книжку? — воскликнул Нортон.
— Вы так думаете? — Взгляды всех присутствующих обратились к Орнштейну. — Есть одна хохма, говорит о том же. Чтение подстрекает к писательству, писательство — к чтению, а то, в свою очередь, опять же к писательству. — Торговец часами сделал выразительный спиралеобразный жест пальцем.
