Я стал обладателем шкатулки воспоминаний в 1983 году, на аукционе в Париже.
Мне всегда интересно выслушивать мнения людей, находящихся за пределами аукционного зала, о тех, кто находится в нем. Мужчины в строгих смокингах, пронумерованные деревянные трости, телефонные переговоры с Токио и Женевой! Люди рисуют в своем воображении электронные табло, сверкающие семизначными числами, удары молотка из слоновой кости и вежливые аплодисменты, когда какой-нибудь ханжа становится владельцем «бесценного» полотна, чтобы потом использовать его в качестве залога для покупки акций. Однако истинная атмосфера публичных торгов гораздо острее и напряженнее (за это, честно говоря, я и люблю аукционы).
В аукционных залах можно встретить ростовщиков в белых мягких мокасинах и сварливых вдовушек в туфлях от Селин (купленных на толкучке во время ежегодных распродаж). Все они бьются за какое-нибудь произведение искусства, выставленное на торги. Обычно ими движет одна цель – не дать другому получить то, что он хочет. Если посмотреть на витрины аукционного зала, то можно увидеть, что они помутнели от царапин, оставленных бриллиантовыми кольцами алчущих мужчин и женщин.
Примерно раз в неделю я охотно вращаюсь в этом дурном обществе, но не за тем, чтобы купить или выиграть, – хотя, должен отметить, редко отказываюсь от выгодных сделок, – а дабы расширить свои познания в области механики, живописи и истории рода человеческого. Именно так я и нашел шкатулку воспоминаний.
Приехал я рано, как и положено. Первым делом пролистал каталоги, прикрепленные к конторке. На аукцион было выставлено множество самых разных вещей: классическая мебель, вешалка с шубами, изделия из бронзы, маска племени догонов «девятнадцатого века», которой и десяти лет не дашь, на стенах – какие-то дешевые полотна. Выставили даже несколько электрических печатных машинок! Среди всего этого барахла, правда, выделялся один глобус. Каталог о нем никакой информации не давал. Я предположил, что модель земного шара выполнена в стиле ампир – его поддерживали черные с золотом кариатиды, а это вполне соответствует наполеоновскому времени. Глобус был действительно красив.
Я вышел из зала, решив поговорить с Буденом, продавцом предметов, имеющих отношение к науке, с которым я заключал сделку несколько лет назад. Буден разрешил мне воспользоваться его библиотекой (моя-то собственная осталась за много миль от Парижа). Выяснилось, что глобус действительно наполеоновской эпохи, и я вышел из магазина, сияя от радости и предвкушая победу.
Это было ошибкой. Мне не следовало идти к Будену до покупки глобуса. Вернувшись в зал после ленча, я обнаружил, что этот негодяй-торговец проверяет предложения, сделанные за день. Ему не потребовалось много времени, чтобы узнать – я вовсе не случайно пользовался его библиотекой. Ситуация накалялась. Появление Будена вызвало интерес еще одного покупателя, он, в свою очередь, привел друга, который, как оказалось, разбирался в глобусах. К тому времени, когда аукционист распродал все содержимое парижской конторы лондонских адвокатов (которая была источником этих печатных машинок и, отмечу, довольно милого парика) и принес глобус в зал, я оказался в компании еще четырех-пяти жадных покупателей, которые точно знали, что выставлено на продажу.
Торги начались спокойно, покупатели не показывали эмоций, что само по себе было плохим знаком. Три тысячи франков, три тысячи один, три тысячи два… И тут Буден выкрикнул: «Шесть тысяч!» Он поднял руку – и остальные покупатели присоединились к торгам с горячим рвением. Я тоже не отставал, но мой лимит был в скором времени исчерпан. Когда все закончилось, какой-то коротышка, не слишком уважаемый в обществе, торжествовал по поводу своего приобретения. Аукционист выставлял на продажу глупые безделушки, и знатоки своего дела покинули зал. Я уже собирался последовать их примеру, когда увидел… это.
В углу, за вешалкой с шубами, стоял предмет, который в каталоге описали крайне туманно, чего, собственно, и можно было ожидать: «Лот № 67. Шкатулка воспоминаний. 45 х 63 см. Происхождение неизвестно. XIX век».
Сначала я подумал, что даже сию расплывчатую дату проставили неверно. Передняя часть коробки была сделана из пузырчатого стекла, а это говорило о более раннем происхождении. Шкатулку запечатали, и я не мог посмотреть, что внутри, но выглядела она старой и пыльной. На задней стенке коробки стояли метки местных музеев. Я не стал изучать ящик обычным способом, мне вовсе не хотелось потерпеть фиаско, как произошло с глобусом. Я не проявил своего интереса, не пошел в библиотеку – доверился лишь самому предмету и его описанию. Выбор был очевиден.
Соперничество за коробку оказалось минимальным. И вот единственный удар молотка провозгласил вечный союз коллекционера и предмета. Меньше чем за минуту я стал обладателем небольшого и весьма причудливого осколка истории.
Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, какую ценную вещь я приобрел. Как только я заплатил две тысячи франков плюс шестнадцать процентов комиссии, в зал зашел невысокий крепкий мужчина. Увидев, что у меня в руках, он крепко выругался и припомнил имена как минимум четырех святых. Джентльмен оказался итальянцем.
Вразвалочку он подошел ко мне и спросил, сколько я отдал за шкатулку. Я пожалел его и поэтому ответил. Нет, не совсем так. Конечно же, я понадеялся, что он откроет мне некую тайну моего приобретения. Узнав цену, джентльмен вспомнил еще нескольких святых, а затем стал просить, вернее, умолять продать ему шкатулку. Естественно, я отказался. В течение нескольких минут он называл суммы, во много раз превосходящие ту, что я заплатил. Позже я объяснил ему, что приобрел эту вещь не ради наживы, но буду рад любой информации, касающейся природы шкатулки. Будь пришелец завсегдатаем аукциона, он бы отказался мне помочь или попытался бы извлечь выгоду из ситуации. К счастью, он читал лекции по истории искусства и вдобавок оказался сговорчивым человеком.
– Вы когда-нибудь слышали о memento hominem? – спросил джентльмен. Он проглатывал некоторые звуки, и потому его слова прозвучали так: «Вы када-нить слышли о memento omeenem?»
– Memento hominem? – У меня были лишь смутные догадки на этот счет. – Часы и черепа – это люди без рук.
Он меня поправил:
– Вы путаете с memento mori, записями о смерти, обнаруженными на старых картинах и надгробиях в Европе.
Джентльмен объяснил, что memento hominem не напоминает нам о смерти, а, скорее наоборот, фиксирует отдельные моменты жизни. Каждый предмет в коробке обозначает какое-то важное событие в жизни составителя. Непонятно, по какому признаку отбираются предметы. Это могут оказаться самые обычные вещи, с которыми мы постоянно имеем дело в быту. Также он сказал, что особую популярность эти шкатулки приобрели в Швейцарии и Франции в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века. Пребывая в крайне возбужденном состоянии, он заявил, что у моего приобретения очень интересная, если не сказать странная история.
