У него был ножик, но я все-таки подал ему свой. Он швырнулего на землю и говорит:
– Дай сюда нож!
Я сначала не знал, что делать, потом сообразил. Порылся вкуче старья, разыскал кирку и подаю ему, а он схватил и давай копать и ни словамне не говорит.
Он и всегда был такой привередник. Все у него по правилам. Явзял тогда лопату, и мы с ним давай орудовать то киркой, то лопатой, так чтотолько комья летели. Копали мы, должно быть, полчаса – больше не могли, оченьустали, и то получилась порядочная дыра. Я поднялся к себе наверх, подошел кокну и вижу: Том старается вовсю – хочет влезть по громоотводу, только ничего унего не получается с волдырями на руках. В конце концов он сказал:
– Ничего не выходит, никак не могу влезть. Как по-твоему,что мне делать? Может, придумаешь что-нибудь?
– Да, – говорю, – только это, пожалуй, против правил. Ступайпо лестнице, а вообрази, будто это громоотвод.
Так он и сделал.
На другой день Том стащил в большом доме оловянную ложку имедный подсвечник, чтобы наделать Джиму перьев, я еще шесть сальных свечей; а явсе слонялся вокруг негритянских хижин, поджидая удобного случая, и стащил трижестяные тарелки. Том сказал, что этого мало, а я ответил, что все равно никтоэтих тарелок не увидит, потому что, когда Джим выбросит их в окно, они упадут вбурьян около собачьей конуры, мы их тогда подберем, – и пускай он опять на нихпишет. Том успокоился и сказал:
– Теперь надо подумать, как переправить вещи Джиму.
– Протащим их в дыру, – говорю, – когда кончим копать.
Он только посмотрел на меня с презрением и выразился в такомроде, что будто бы отродясь не слыхал про такое идиотство, а потом опять сталдумать. И в конце концов сказал, что наметил два-три способа, толькоостанавливаться на каком-нибудь из них пока нет надобности. Сказал, что сначаланадо поговорить с Джимом.
В этот вечер мы спустились по громоотводу в началеодиннадцатого, захватили с собой одну свечку, постояли под окошком у Джима иуслышали, что он храпит; тогда мы бросили свечку в окно, но он не проснулся. Мыначали копать киркой и лопатой, и часа через два с половиной вся работа былакончена. Мы влезли под кровать к Джиму, а там и в хибарку, пошарили ощупью,нашли свечку, зажгли ее и сначала постояли около Джима, поглядели, какой он, –оказалось, что крепкий и здоровый с виду, – а потом стали будить егопотихоньку. Он так нам обрадовался, что чуть не заплакал, называл нас«голубчиками» и всякими ласковыми именами, потом захотел, чтобы мы сейчас жепринесли откуда-нибудь зубило, сняли цепь у него с ноги и убежали бы вместе сним, не теряя ни минуты. Но Том доказал ему, что это будет не по правилам, селк нему на кровать и рассказал, какие у нас планы и как мы все это переменим водин миг, если поднимется тревога; и что бояться ему нечего – мы его освободимобязательно.
Тогда Джим согласился и сказал: пускай все так и будет. И мыеще долго с ним сидели; сначала толковали про старые времена, а после Том сталего про все расспрашивать, и когда узнал, что дядя Сайлас приходит чуть ли некаждый день и молится вместе с ним, а тетя Салли забегает узнать, хорошо ли емутут и сыт ли он, – добрей и быть нельзя! – то сказал:
– Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы тебе кое-что будемпосылать с ними.
Я ему говорю:
– Вот это ты напрасно, про такое идиотство я отроду неслыхал!
Но он даже не обратил внимания на мои слова, и продолжалрассказывать дальше. Он и всегда был такой, если что задумает. Он сказал Джиму,что мы доставим ему пирог с лестницей и другие крупные вещи через Ната – тогонегра, который носит ему еду, а ему надо только глядеть в оба, ничему неудивляться и только стараться, чтобы Нат не видел, как он их достанет. А вещипомельче мы будем класть дяде в карманы, и Джиму надо только будет их оттуда незаметновытащить; будем также привязывать к тесемкам теткиного фартука или класть ей вкарман, когда подвернется случай. Сказал ему также, какие это будут вещи и длячего они. А еще Том научил его, как вести дневник на рубашке, и всему, чемуследует. Все ему рассказал. Джим никак не мог понять, зачем все это надо, норешил, что нам лучше знать, раз мы белые; в общем, он остался доволен и сказал,что так все и сделает, как Том велел.
У Джима было много табаку и трубок из маисовых початков, такчто мы очень неплохо провели время; потом вылезли обратно в дыру и пошли спать,только руки у нас были все ободранные. Том очень радовался, говорил, что ещеникогда у него не было такой веселой игры и такой богатой пищи для ума; и еслибы только он узнал, как это сделать, он бы всю жизнь в нее играл, а потомзавещал бы нашим детям освободить Джима, потому что Джим, конечно, со временемпривыкнет и ему все больше и больше будет здесь нравиться. Он сказал, что этодело можно растянуть лет на восемьдесят и поставить рекорд. И тогда все, кто внем участвовал, прославятся, и мы тоже прославимся.
Утром мы пошли к поленнице и изрубили подсвечник топором намелкие части, и Том положил их вместе с ложкой к себе в карман. Потом мы пошлик негритянским хижинам, и, пока я разговорами отводил негру глаза, Том засунулкусок подсвечника в маисовую лепешку, которая лежала в миске для Джима, а послетого мы проводили Ната к Джиму, чтобы посмотреть, что получится. И получилосьзамечательно: Джим откусил кусок лепешки и чуть не обломал все зубы – лучше ибыть не могло. Том Сойер сам так сказал. Джим и виду не подал, сказал, что это,должно быть, камешек или еще что-нибудь попалось в хлебе – это бывает, знаетели, – только после этого он никогда ничего не кусал так прямо, а сначала всегдавозьмет и потыкает вилкой местах в трех-четырех.
И вот стоим мы в темноте, как вдруг из-под Джимовой кровативыскакивают две собаки, а там еще и еще, пока не набралось штук одиннадцать,так что прямо-таки негде было повернуться. Ей-богу, мы забыли запереть дверь впристройке! А негр Нат как заорет: «Ведьмы!» – повалился на пол среди собак истонет, точно помирать собрался. Том распахнул дверь настежь и выкинул на дворкусок мяса из Джимовой миски; собаки бросились за мясом, а Том в одну секундувыбежал, тут же вернулся и захлопнул дверь, – и я понял, что дверь в сарайчикон тоже успел прикрыть, – а потом стал обрабатывать негра – все уговаривал его,утешал и расспрашивал, уж не померещилось ли ему что-нибудь. Негр встал,поморгал глазами и говорит:
